Раскрылся в письме
К 159-летию А.П. Чехова
Владимир ИЛЬИЦКИЙ
Рисунки Юрия ЧАРЫШНИКОВА
«Свежих людей редко видят в палате № 6…»
Как известно, «наше всё» не только А.С. Пушкин, Л.Н. Толстой и А.П. Чехов, но и Ф.М. Достоевский.
Запад не смыслит в русской поэзии, не то, что мы в Вильяме «нашем» Шекспире, за что надо в первую очередь благодарить Бориса Пастернака и Самуила Маршака. Зато трёх наших великих прозаиков Запад едва ли не боготворит.
Мне приходилось читать, что даже во французской военной академии Бородинскую битву изучают по «Войне и миру». Оказывается, не только мы «постигаем» историю России по художественным фильмам!
А за что западный продвинутый читатель любит добротную русскую прозу? За, так сказать, глубокий психологизм. Однако, возможен ли одинаковый пиетет ко всем прозаикам сразу?
Чехов, надо понимать, разбирающийся в литературе лучше нас с вами, в письме к Суворину нехотя роняет: «Читал Достоевского. Длинно и нескромно…»
По поводу длиннот спору нет. Достоевский «гнал строчки» к сроку, определённому издательским договором, отделывать текст не успевал да и вряд ли имел такое желание.
Чехов особо длинных вещей практически не сочинял. Короче говоря, он был рассказчик. Рассказчик остроумный, умевший в обыденности видеть интригу. Между тем, русский читатель рассказов не любит. А любит – романы, если даже смысла в них меньше, чем в рассказике страниц этак на две-три.
В чём тут дело? В широте «загадочной русской души»? Да бог её знает! Но я не помню случая, чтобы мои сослуживцы просили у меня почитать книгу рассказов. Романы – эти да, но никак не рассказы.
Я хорошо помню, как в кухонных посиделках и на майских шашлыках обсуждались какие-то моменты из произведений Толстого и Достоевского, чуть не до драки спорили «за» и «против». Но рассказов Чехова либо каких-то других авторов мы не обсуждали никогда. Нечего было обсуждать?..
Поэтому вывод: рассказ, как форма литературного произведения, — изобретение не русское, хотя и говорится, что он «восходит к фольклорным жанрам». Мало ли к чему что восходит! К тому же фольклор у нас на самом-то деле не фольклорный, а адаптированный и прошедший изрядную подчистку, чтобы, значит, всё культурненько и пристойненько. Как и всё так называемое «народное творчество». Потому, кстати, требования «культурности» и «пристойности» у нашего читателя едва ли не самые основные. Даёшь изяЧную жизнь! Не изящной мы и так сыты по горло…
Чехов если и показывает потенциально изящную жизнь, то есть как минимум в достатке и роскоши, обязательно сорвётся на каверзу. Одним словом, сатира. А где сатира – там вольнодумство. А разве это коренная русская черта – вольнодумство то? Вот и получается, что Антон Павлович – писатель не русский. Опять же врач. То есть привык вскрывать язвы не только человеческого организма, но и всего общественного устройства, показывая оное через людские характеры и судьбы. Ярко показывая, что значит злонамеренно. Ну прямо якобинство какое-то!
Тут-то самое время вернуться к тому, как Чехов определил прозу Достоевского – как длинную и нескромную. Краткость – сестра таланта? Что ж, возьмём для примера одно из самых известных произведений Чехова-рассказчика «Палата № 6». Как только несчастный доктор Андрей Ефимыч Рагин впервые вступает в философическую беседу с постояльцем палаты Иваном Дмитричем Громовым, становится понятно: место доктора – в той же самой палате. Вот он, тот «свежий человек», которого здесь не хватало, чтобы подписать окончательный приговор палате и, бери выше, — системе. Зачем же писатель продолжает накручивать совершенно лишние сюжетные ходы, выдумывает для своего героя уже не имеющие значения «судьбоносные» повороты?
Владимир Ильич Ленин был страшно напуган рассказом. Посмотрите на его фотографии последних дней жизни. И не важно, что его палатой № 6 оказался дворянский дом с колоннами. В один приём Ленин рассказа не усилил – длинноват-с. Но — «скромен» ли против «нескромности» Достоевского? Если этот и скромен, то никак не скромны другие – например «Страх» или «Володя Большой и Володя маленький». Но это, опять же, как посмотреть.
В «Палате» важнее другое. Беседы Рагина и Громова возвращают нас из 1892 года в 1880-й, из неназванного города в село Блины-съедены, к письму, которое пишет своему учёному соседу Войска Донского отставной урядник из дворян Василий Семи-Булатов. Фразу урядника, вложенную ему в уста Чеховым, знают даже те, кто Чехова не читал: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда»… На мой взгляд, из «Письма к учёному соседу» вышел весь А.П. Чехов, и оно так и осталось лучшим его произведением.
