Владислав Скок. Жизнь в цвете
Владислав Скок – неординарное явление в культурной жизни Мытищ. О его жизненном пути и творчестве написано много. К 80-летию художника вышла в свет моя книга «Художник Владислав Скок». В ней — результат большого творческого пути, огромного и долголетнего труда. Творчество было и остается сутью художника, работа у мольберта – главное в его жизни. На днях в Мытищинском Историко-художесвенном музее прошла выставка, посвящённая 88-летию мастера…
Алла УРАЛОВА
Фото Вячеслава НЕСТЕРОВА
За плечами Заслуженного художника России Владислава Антоновича Скока сотни картин, десятки выставок, народное признание, но и поныне каждый день он проводит в мастерской. «Ни дня без работы» — таков девиз всей его жизни.
За долгую творческую жизнь у Скока выработались свои собственные принципы и методы преломления жизненных впечатлений в краски и линии. Быстрые, точные, уверенные мазки по ранее задуманному эскизу, который постоянно уточняется в процессе работы. Кисть творит чудеса – выписывает объемы, вплавляет цвета один в другой, оконтуривает изображение, штрихует, как на рисунке.
Художник стремится выразительными живописными средствами, внутренним напряжением цвета и формы добиться яркого впечатления. Даже в цветовых пятнах он ищет движение. В его картинах чувствуется мощная энергетика, ритмы — то плавные, то прерывистые — устремлены вверх. Четко очерченного прямоугольника холста ему мало. Картина выплескивается из него и захватывает зрителя в своё пространство, полное света, цвета и воздуха.
Эмоциональный заряд произведений Скока заложен в драматически звучащих красках, светотеневых контрастах, пластике объемов. Так, живописный накал коричневых красок, подцвеченных охристым цветом, может звучать драматически вводом глухого зеленого цвета, звонко и празднично — карминно-красного или пронзительно нежно — голубого. Внутренняя напряженность и эмоциональность цвета поддерживаются фактурой поверхности холста. Постичь эмоциональную силу цвета помогает мастеру серьезная работа над композициями.
Произведения Владислава Антоновича поражают эмоциональной активностью, искренностью и глубокой философской основой. Живописец сумел отойти от композиционного штампа и обыденности сюжета. Данное от Бога чувство цвета позволяет ему ярко и чётко раскрывать глубину сюжета и характера персонажей. Работая на пленэре или над портретом, художник не копирует натуру, а находит и выявляет в ней некие знаковые понятия, проникает в самую суть человека или явления, что само по себе способно заставить зрителя задуматься, вникнуть, понять и сопереживать.
Живой, подвижный, любящий жизнь во всех ее проявлениях, Владислав Скок, как все творческие натуры, не выносит однообразия. Поэтому, когда он пишет большую, сложную, сюжетную картину, то параллельно работает над портретом, пейзажем или натюрмортом. Отправной точкой при этом является настроение. Его картины – это философские размышления о том, что волнует художника. В них выражаются настроения, чувства, переживания, вдохновение, мысль автора.
Картины Скока представляют собой многофигурные композиции. Главные герои всегда в центре картинной плоскости. Объемы передаются цветом, в полную силу мазка, формы выявляются светом. Художник дополняет и углубляет образы своих героев, освобождает их от мелочей быта, привлекает внимание к их нравственной красоте и силе. Они живут в особой живописной среде, созданной Скоком. Каждую свою новую картину он пишет в другой манере, с использованием разнообразных приемов. Скок — разный и ни на кого не похожий, романтичный и философский, легкий и глубокий, и всегда интересный.
Оставаясь в своем творчестве реалистом, он иногда вдруг воплощает в картине сюрреалистический замысел, но через сугубо реалистическое решение. Это идет изнутри. Художник сочиняет картины как композитор. Но это не значит, что Скок не работает с натурой. Он регулярно ездит на этюды. Много писал с натуры за границей, на русском Севере. Предпочтение отдает России и находит российские провинциальные города гораздо живописней ухоженной заграницы. Замечательны его творческие пленэры на Алтае, в Туве, на Севере. В его пейзажах слились камерность и лиричность. Это особенно видно по пленэрам последних лет и циклам картин по собранному материалу в Унече, на Валдае, в Пензе и Мышкине.
Его мастерская заставлена холстами и картонами. Скок пишет много. Его произведения поражают композиционным строем, в котором персонажи живут своей вневременной жизнью. Здесь могут встретиться два столетия или несколько личностей, разделенных пространством и временем («Портрет Анны Ахматовой», «Три учителя: Пабло Пикассо, Сальвадор Дали, Анри Матисс»). Это поражает и завлекает зрителей, которые вступают в разговор с произведением, на каждой выставке открывая неизвестного Скока. Его картины живут своей особой жизнью, в них все движется и дышит.
Выставляется Владислав Антонович много и всегда очень тщательно отбирает свои работы, волнуется. Для своей выставки к 88-летию он отобрал небольшие этюды. Сделанные с натуры, под сиюминутным впечатлением, они в дальнейшем становились прообразами будущих больших картин, и зрителям совершенно неизвестны. А между тем, эти маленькие по размеру работы очень интересны и ценны для постижения творчества художника.
Сам мастер никогда не относился к своим этюдам как к законченным работам, и считал их лишь подготовительным материалом для картин. Но после перенесения сюжета на большое полотно что-то оставалось, что-то уходило, перерабатывалось композиционно, иногда очень далеко уходя от первоисточника.
Жизненный путь
Коренной мытищинец Владислав Скок родился в 1922 году и крещён в храме Владимирской иконы Божией матери. По семейной легенде крёстной Владислава был праправнучка Пушкина Воронцова-Вельяминова. Его мама Лариса Адамовна Кучис — наполовину литовка, наполовину русская. Её отец был родом из Ковно, нынешнего Каунаса. От Владика долго скрывалось, что во время первой мировой войны мама работала в госпитале вместе с сестрой императрицы Александры Федоровны великой княгиней Елизаветой Федоровной, сброшенной во время революции в Алапаевскую шахту, а ныне причисленной к лику святых.
После революции Лариса Адамовна стала одной из первых организаторов детских домов в России. В Мытищах, там, где сейчас находится стрельбище «Динамо», в старинном особняке располагался её детский дом. Многие люди, которых Лариса Адамовна знала по совместной работе с Елизаветой Федоровной, преподавали в этом детском доме, надеясь переждать смутные времена. Многих из них потом расстреляли, но кое-кто успел уехать за границу.
Отец художника Антон Антонович Скок был потомком переселенцев из Швеции. Одна их ветвь ещё при княгине Ольге пошла на Киев, а вторая, позже, на Белоруссию, где окончательно осела и ассимилировалась. По-шведски фамилия произносилась иначе, Скок – это уже белорусский вариант. До революции Антон Антонович был инспектором белорусских народных училищ. Совместная жизнь у родителей Владислава Антоновича не сложилась, и вскоре после рождения сына они расстались.
Судьба живописца была предопределена ему с раннего детства. Он не помнит, когда начал рисовать. Кажется, это было всегда. Уже в первом классе начальной школы Владик не столько учился, сколько рисовал. Это была непреодолимая потребность. Мать заметила тягу сына к живописи и отдала его учиться в московскую детскую художественную школу, которая располагалась около планетария. С пятого класса Владик четыре раза в неделю самостоятельно ездил в столицу.
Перед войной в Москве на Каляевской улице открылась средняя художественная школа при художественном училище им. В. Сурикова, и директор школы, в которой учился Владик, стала там завучем. С собой она взяла трёх лучших учеников. Среди них был и Владислав Скок. Он уже не мыслил себя никем другим, кроме как художником. Начавшаяся война внесла свои коррективы.
Его призвали в сентябре 1941 года. Перед отправкой на фронт военком сказал: «Ты — художник. Поедешь в Иркутское военно-топографическое училище». И Скок поехал в Иркутск. И что интересно, училище размещалось в здании бывшего юнкерского училища, в котором во время первой Мировой войны учился его отец.
Служить Владиславу довелось в Забайкалье и на Дальнем Востоке. Много раз подавал рапорт об отправке на фронт. Трижды, в самые критические моменты Великой Отечественной войны часть Скока снимали с позиций и отправляли на Западный фронт, и столько же раз возвращали обратно в Маньчжурский укрепрайон. Пока солдаты через всю страну ехали на фронт, он откатывался дальше. Сначала немцев разгромили под Москвой, потом под Сталинградом, а потом и под Курском. Но повоевать Владиславу все-таки пришлось.
Война с Японией была недолгой, но крайне жестокой, бои — короткими, но тяжелыми. Верные клятве, японские солдаты сражались до последнего, но когда император признал поражение Японии, стали сдаваться в плен целыми полками. В боях под Хайларом дивизия, в которой служил Скок, потеряла до 70 процентов личного состава.
Судьба хранила Владислава Скока для мирной жизни, для живописи. О войне он вспоминать не любит. От того времени у него сохранилась целая папка фронтовых рисунков, сделанных наспех, в походных условиях. На них запечатлены пленные японцы, раненые и смертники, но еще больше — китайские пейзажи, пагоды, розы. Художник увидел совершенно незнакомую культуру. Китай был интересной, непознанной страной. Война почти не принесла ей разрушений…
Училище он закончил в специально созданной группе ребят, прошедших войну. В тот период он увлекался творчеством Александра Дейнеки. Очень нравились его картины с необычными по тем временам, очень смелыми композиционными решениями. Владислав собрал свои картины, этюды и принес Дейнеке. Александр Александрович посмотрел и сказал: «Слушай, юноша, тебе надо в Суриковское идти, все равно сбежишь ты от меня». Но было уже поздно, прием в Суриковском закончился. Скок подумал-подумал и не пошел никуда. И пока его однокашники учились и носили к нему курсовые работы на консультацию, он много работал, писал, экспериментировал, искал свою манеру живописи. С 1948 года начал выставляться, в 1952 году стал членом Союза художников СССР, и в дальнейшем никогда не жалел, что жизнь сложилась так, а не иначе.
Личная судьба Скока складывалась непросто. Его первая жена, близкий человек, умерла, оставив сына. Олегу уже перевалило за сорок, и он давно живет в Америке, занимается бизнесом. Вторая жена, умная и хорошая женщина, с которой Владислав Антонович прожил десять лет, тоже скончалась. Быть одному для такого живого и активного человека Скока невозможно, и, когда одиночество стало для него совсем невмоготу, он попросил знакомого искусствоведа познакомить его с женщиной, которая знает, кто такие Эдуард Мане и Клод Моне, и может отличить одного от другого. Так, более десяти лет назад в его жизнь вошла Людмила Александровн
Педагог по образованию, она работала научным сотрудником Абрамцевского музея. В Абрамцеве они и обвенчались. Скок стал первым из российских художников, который за 75 лет советской власти венчался в Абрамцевской церкви. Его предшественник Поленов венчался там ещё до революции. Людмила Александровна стала верной и надёжной спутницей мастера.
В своём творчестве он прошел и через соцреализм, и через бесконечные заказы – жить как-то надо, но это на нём особенно не отразилось. Его всегда тянуло к экспрессии, а временами и к сюрреализму. Художник не старается создавать картины на военную тему, но она так или иначе вторгается в его творчество. В столичном Манеже ко Дням Победы регулярно устраивались большие выставки, для участия в которых художникам давались госзаказы. Скок, как и другие художники, прошедшие войну, считал своим долгом участвовать в этих выставках. Никогда он не писал ужасы войны, героические подвиги или пафос освобождения. Он старался запечатлеть войну такой, какой она была на самом деле, ребят вышедших из боя, измученных и чёрных от пороха и пыли.
Трудоголик, он работает в своей мастерской каждый день, без выходных и праздников. Непременно с сигаретой. Дома не курит, но первое, что делает, когда приходит в мастерскую, — зажигает сигарету. В современных условиях художнику работать и сложнее, и проще, чем раньше. В советское время было много заказов от Союза художников и от Художественного фонда. Сюжеты заказных работ были разными. Скок писал праздники, пейзажи, натюрморты. Сейчас, когда официальные заказы иссякли и художники получили полную свободу, Владислав Скок обрёл полную свободу самовыражения, давно нашел свою собственную, ни манеру живописи. Приоритетов в творчестве для него не существует, при том, что он любит и ценит старых мастеров – голландцев и Рубенса, итальянцев и Рембрандта, французских импрессионистов и Веронезе, русских передвижников и современных мастеров. Живопись, она всеобъемлюща.
Владислав Антонович обладает очень тонким чувством юмора и удивительным оптимизмом. Давно замечено, что возраст человека определяется не датой рождения, а состоянием души. А в искусстве вообще нет такого понятия, как возраст, есть понятие таланта и мастерства. Своей душевной молодостью Скок, как магнит, притягивает к себе людей. Интеллигентный и скромный, он не любит говорить о себе и своем творчестве, и считает, что картины расскажут об этом лучше. Многие из них вошли в число различных музейных собраний и частных коллекций.
Владислав Скок. Мысли о творчестве
Заставить человека быть художником так же невозможно, как заставить любить. Сколько себя помню, я рисовал, и это главное в моей жизни. Мое хобби – это когда я откладываю кисть и берусь за карандаш.
Я никогда не был правильным реалистом. Мой реализм всегда с подтекстом. В рецензиях и отзывах писали, что Скок вроде бы реалист, но какой-то не такой, с резкими композиционными решениями. Сам я формулирую так: я — реалист, но не срисовывающий с натуры, а сочинитель, импровизатор. Считаю, что язык живописи должен быть понятным, реалистическим, а компоновка картины, её решение – оригинальными и не избитыми. Любую традиционную тему можно представить банально, а можно найти неожиданный ход. Мне нравятся сложные картины.
Главное, как подать, преподнести, закомпоновать и решить тему, – в этом искусство и заключается. Тогда даже избитая тема будет выглядеть неожиданной, оригинальной и свежей. На первой республиканской выставке, в которой я участвовал, было много картин на военную тему, а я представил Толстого и Горького, идущих по аллее в Ясной Поляне. Почему? А ни с того, ни с сего. Просто не хотел писать войну. Эта вещь была приобретена музеем Ясной Поляны, там сейчас и хранится.
Есть художники, которые всю жизнь пишут так, как их научили в институте. Я так не могу, я всё время меняюсь. Считаю, что творческий человек должен меняться, и художник не может всё время писать в одной и той же манере. Человек меняется на протяжении всей своей жизни, меняются его взгляды, вкусы, круг интересов. Быть цельным – значит видоизменяться. У меня был период увлечения суровым стилем шестидесятников, соцреализмом – мы ведь все дети своего времени. Жизнь сама подсказывает, какой должна быть манера исполнения. Если пишешь картину на светлую, лёгкую тему, она требует прозрачных, пастельных красок, если на более драматическую — требуется живопись более грубая.
На формалистические вещи меня никогда не тянуло. Перед формалистическими работами всегда стоят толпы людей. Они не столько любуются живописью, сколько пытаются понять, что изображено. Безусловно, есть формалистические работы, особенно в цветовых и композиционных решениях, талантливые, потрясающие, изумительные, но только у тех художников, которые обладают большой внутренней культурой, имеют свой особый взгляд на мир, а это далеко не каждому удается.
Славянские мотивы всегда меня занимали, и одна из моих первых картин посвящена основателям Москвы. В 1979 году на выставке в Манеже я представил полотно, на котором изобразил резчика деревянных фигур святых, наивных и непосредственных. Картина провисела три дня, а потом её сняли. Цензуре достаточно было намека на религиозный сюжет. А вообще, хочется писать на темы христианства, но современным языком, никого не повторять, найти свой ход.
Люблю Нестерова с его поисками истины. Его персонажи живут чистой духовной жизнью. А вот Кустодиев – сама радость жизни. Суриков – мощная глыба, а рядом – Рябушкин, — такое живое, милое, ласковое, импровизационно-нарядное искусство, как будто он писал с натуры свои сцены из русской жизни ХVII века. Это – мои путеводные звезды, ну и конечно французы, импрессионисты – Сезанн, Моне. Они писали эмоционально тепло свои ощущения от природы, человека, явления. Их живопись бессодержательна, но как сделана! Они ничего не прописывали тщательно, всё — растворено. На импрессионистов зрители ходят любоваться живописью как таковой. Странно, что иные художники пишут так, как будто не было ни их, ни их открытий.
Очень люблю русский Север. Однажды я ехал в поезде и попутчица, узнав, что я художник спросила: «А вы были в Гридино?» Я ответил, что даже не слышал о таком месте. «Поезжайте обязательно, вы увидите удивительные места, их называют «страна Гридония». Я дважды побывал в тех местах и влюбился. Это север Карелии, выходящий на Белое море, между Кольским полуостровом, Кемью и Соловками. Красота необыкновенная. Дома, деревья – всё лепится на скалах, а скалы разноцветные… И я писал этюды – дай Бог хотя бы приблизиться к такой натуре, к той красоте, что есть, изумительной по цвету, свету, богатству красок. Но когда я приехал домой, то ни одного своего этюда не повторил – я писал свои ощущения от этой необыкновенной красоты.
Каждую весну хожу на этюды. Природа настолько покоряет, настолько прекрасна, что хочется написать ее один к одному. А приезжаешь в мастерскую, и пишешь сочинение на темы увиденного, ощущения свои стараешься передать, импровизируешь – на этюды уже не смотришь.
Если картина тематическая, если ты пишешь людей, создаешь сложную композицию, то появляется рассказ. Мне кажется, зрителю важен рассказ. Наверное, зритель должен быть подготовлен для восприятия моих картин. Дело в том, что я пишу не академически, а свободно. Моя живопись — живое эмоциональное восприятие того, что изображаю. Это не всегда бывает понятно.
Я писал большие картины, композиционные, большие пейзажи. Эти работы охотно покупали. Они все уехали за рубеж. Жалко было с ними расставаться, но ещё больше жалко те работы, которые я записывал. Бывает, сделаешь работу, а через некоторое время она становится неинтересной. В голове роятся новые идеи, образы. Если холста чистого под рукой не оказывается, берешь старую работу и записываешь. Когда работаешь над картиной, находишь ее замечательной. Проходит какое-то время, смотришь на нее – разочарование, надо что-то изменить. У меня всего две-три вещи, в которых я не хотел бы ничего менять. Бывает, записываю картину, а потом жалею об этом. А бывает, посмотришь на отставленное полотно и увидишь что-то новое, что-то допишешь, добавишь и картина получается.
Пишу я каждый день, без дела не могу сидеть. Но что еще делать должен художник? Я ничего другого не умею, как писать картины, и голова моя всегда полна замыслов. О деньгах я не думаю. Купят — не купят, меня не заботит, я пишу только то, что мне хочется. В последнее время я острее стал ощущать жизнь, появилось много новых тем, какие-то новые композиционные решения. Пока работаю – я живу.
