Чёрная соль Костромы

Кострома, Кострома!
В этом городе не был я сроду.
Костромскую не видел природу
И старинной постройки дома. 
            Николай Болотин

Дорожные впечатления зависят от состояния дорог и средства передвижения. Полумифический Ефим Артамонов столько сил потратил на велопробег Верхотурье на Урале — Москва, что никаких печатных сообщений для потомков не оставил: велосипед собственной конструкции, кованный, цельнометаллический, не подрессоренный, вытряс из него всю душу…

Владимир ХАБЛОВСКИЙ
Фото автора

В противовес ему лорд Байрон путешествовал с максимальным комфортом в карете, напоминающей походный будуар. И написал потрясающую поэму «Паломничество Чайльд Гарольда».
Извечный туристический вопрос, как добраться до нужного места – пешком или самолётом – далеко не праздный. И даже такая на первый взгляд мелочь, из какого окна смотреть – из окна поезда или автобуса, может отразиться на восприятии.

Шуршание шин убаюкивает, перестук колёс волнует мысли, рождает рифмы, аккомпанирует стихам: Кострома, Кострома, Кострома! Тогда как после автобусной экскурсии – посмотрите направо, посмотрите налево – в семейном альбоме остаётся мозаика курортных фотографий «Ося и Киса были здесь».

Путешествовать дикарём или организованно? Каждый решает самостоятельно. Но если вдруг появилась возможность прокатиться на комфортабельном авто на пару с женщиной-водительницей, почему бы ей не воспользоваться!
Светлана Есина, коренная ленинградка, в свои 30 с хвостиком объездила пол-Европы прежде, чем осесть в Москве.  В Костроме у неё осталась приличная квартира, которую она не знала, как пристроить. Сдавать – хлопотно, продавать – невыгодно. Присматривать за ней есть кому, но всё равно надо проведать. Тем более есть повод.

Света, заядлая автомобилистка, недавно поменяла старую девятку на новенькую иномарку. Хотела обкатать. Одной ехать стрёмно – лучше с пассажиром, желательно мужиком повнушительней.

— Хочешь составить компанию, — предложила она, – покажу тебе город – есть на что посмотреть. С тебя бензин, с меня – впечатления. Но, чтобы без глупостей.
— Как скажешь, хотя это в некотором смысле роняет достоинство.
— Было бы куда ронять! – Света перешла на деловой тон. — Вообще-то, Кострома большая — всего за неделю не покажешь.
— Какая неделя, Свет! 3 дня максимум!
— Тогда в Сусанино заглянуть не успеем.
— А стоит?
— О, там такой мемориал – реальный! Плюс ночёвка в настоящей избе, сто лет с хвостиком.
— Этнотуризм, говоришь? Спать на полатях, умываться из кувшина, выскакивать на мороз в исподнем по каждому поводу и всё такое прочее? Нельзя ли отложить на лето?
— Нет! В жизни всё надо попробовать. Представляешь, ночь, метель и призрак окровавленный!
— Сусанин?!
— Вроде того.
— Солидный такой, в тулупе, с бородой?
— Какой тулуп! Тебе бы всё смеяться! Человек принял мученический венец. Поляки, когда поняли, что всем им конец, как только над ним не изгалялись: сначала на кол посадили, потом порезали на части.
— Так он без головы?
— Да, поэтому ручаться на все сто нельзя.
— Бродит по болоту?
— По посёлку, где раньше жил…  Ну, что – поедешь?
— А куда деваться! Умеешь ты, мать, уговаривать!

Света была одержима идеей приватного туризма, который только-только набирал обороты. А участвовать в креативном процессе всегда заманчиво.

Приватный туризм – впечатления в розницу

Ехать утром не в Москву, а из Москвы одно удовольствие: встречная полоса Ярославки стоит, начиная от Северянина, правая мчится – сплошная зелёная улица. Небольшая остановка перед Королёвым. И снова можно ударить по газам.
Миновали Пушкино, Мураново, Троице Сергиев. В Лавре  звонят к заутренней. Колокольня (выше Ивана Великого на несколько метров!) сверкает золотом. Басовый гул  60-тонного великана летит  вдогонку, а  скорость у нас под 150 км/ч.
 
За рулём Света автоматом превращается из московской тётеньки в амазонку – остервенело крутит баранку, жмёт на газ и кроет, на чём свет стоит, блондинок.

Ярославка за Сергиевым Посадом напоминает американские горки: вверх – вниз, вверх – вниз. На спидометре хорошо за сотню. Махом проскочили Владимирскую область, ныряем в овраг, по каменному мосту через пограничную речку-переплюйку  выныриваем уже на Ярославщине.

На горе нас встречает  геральдический медведь, чуть дальше продуваемая ветрами часовенка из красного кирпича: на пузатых балясинах  гранёный шатёр увенчан золочёной маковкой.
— Похоже, культовая избушка?
— Точно, Фёдоровская часовня, так называемый «Крест». Якобы здесь в пути  родился царь Фёдор Иоаннович. Ерунда…
— В смысле, что родился?
— В смысле стиля – кич, полная безвкусица! — Света кривит губы. – Вот будем в Ростове Великом – увидишь, какой должна быть архитектура. Даже здесь, в Переславле Залесском, есть на что посмотреть.

Сбавляем скорость до 60 из уважения к старинному городу. Дервянные домики с палисадниками. Купеческие, двухэтажные – низ каменный, верх деревянный. Внизу лавка – здесь торговали, наверху, в бревенчатом срубе жили. Русская старина, купеческая, воспетая Александром Николаевичем Островским.
Магазинчики до сих пор живут, торгуют колониальным товаром – хлебом, чаем, сахаром, конфетами «дунькина радость» и этими, как его, подушечками. Какая прелесть!

В проёмах между низкорослыми домами мелькает озеро, знаменитое Плещеевское. Говорят, местами у него есть второе дно. И, не дай бог, туда нырнуть — затянет и поминай, как знали! И пропадали люди – почти как в Бермудском треугольнике!
— И ты в это веришь?
— А ты нет! И хочешь проверить?
— Боже сохрани!

Вдали плывёт над землёй парусник Успенского собора. За ним у кромки леса прячется деревянный павильончик с адмиралтейским шпилем,  внутри, словно в коконе — ботик Петра, несмотря на возраст (300 лет) в хорошем состоянии. Не трухлявый, прочный. Просмолил днище и можно спускать на воду.
На берегу у самой кромки сухопутный бар, обшитый досками наподобие корабельного корпуса.  В паводок к нему можно добраться разве что вплавь, по лужам.
— Снаружи симпатичный,  внутри тоже ничего, но кухня, как в столовке. Раз попробовала — больше не хочу.
Увы, внешность бывает обманчива.

Едем по главной улице. Центральная площадь. Перед Спасо-Преображенским собором бюст Александра Невского. Святой благоверный князь родом из Переславля. Для многих это откровение, как и то, что скромный городок, 42 тысячи жителей, одно время, недолго, был столицей Киевской Руси.

Фото с сайта diary.ru

Спасо-Преображенский  храм – самый старый из всех ныне существующих. Оно и видно: XII век, византийский канон. Наверное, удивительные фрески  греческого письма – были! Увы, ничего не сохранилось — голые стены. Но, когда заходишь внутрь, ощущения космические. Испытаем? Нет!
Света жмёт на газ: Кострома, Кострома, Кострома!

Навстречу бежит знак – «Ростов Великий», родина Сергия Радонежского. Здесь сын княжего мужа, по-нашему чиновника, боярина Кирилла, пас лошадей, и ему явился схимник, в чёрном облачении, с замогильными крестами, «святой и чудный, подобный Ангелу». Странно было видеть незнакомого отшельника, похоронившего себя заживо, но отрок не испугался, а старец произнёс: «О грамоте не скорби (Сергий, в отрочестве Варфоломей, учился из рук вон плохо), отныне Господь дарует тебе хорошее знание!» Так и сказал – слово в слово. А родителям сказал: «Сын ваш будет обителью Святой Троицы и многих приведёт вслед за собой к пониманию Божественных заповедей!»

Старец как-то упустил из виду предупредить, что вскоре нагрянут москвичи с татарами – 50 на 50. И лучше бы боярину Кириллу и боярине Марии со чадами удалиться от зла. Но, видимо, в том был промысел божий: лишиться всего, нажитого честным трудом, и начать жизнь заново в подмосковном Радонеже.

Ростову тогда досталось от Ивана Калиты, который у нас числится чуть ли не в национальных героях, а в Смутное время городу перепало от Сапеги с Лисовским. Поляки сожгли посад, разграбили церкви, в особенности Успенский собор. Взяли в заложники митрополита Филарета: пять лет он провёл в плену, а затем, воспользовавшись оказией, возвёл на трон своего сына Михаила Фёдоровича.

Богатая история должна была оставить шрамы на теле города – разваленные стены, побитые купола. Ничего подобного! Кремль целёхонек, церкви, как новенькие: величественный Успенский собор, сказочные Святые ворота с надвратной церковью Воскресения Христа, церковь Одигитрии, раскрашенная под рустику и оттого похожая на пряничный домик. Чтобы всё это осмотреть, хотя бы бегло, и одного дня мало. Ну, как поступим?
Дальше!

До Ярославля совсем ничего — 60 километров, минут сорок езды. Жемчужина Золотого кольца. И здесь не остановимся? Нет, и даже не заедем. Обогнув славный город по касательной, выходим на финишную прямую. Иномарка исправно заглатывает километры, и вот уже из земли вырастают бетонные литеры. Кострома!

«Город-заповедник, колыбель двух династий – Годуновых и Романовых. Край льна, сказочных берендеев». И вполне реальных коров костромской породы, дающих 14000 литров молока!
Вот кому следовало бы поставить памятник при въезде в город, корове,  симпатичной бурёнке. Нет, не удосужилась легендарная кормилица достойного монумента, а жаль. Но, слава богу, не видно и двугорбой буквы «М», символа нездорового обжорства. Неужели великий и ужасный Макдональдс обошёл Кострому стороной, спасовал перед отечественной выпечкой? Похоже на то. Кострома, мы тебя любим!

Правда, совсем без американцев не обошлось: одиозный Биг Мак уступил город своему меньшому брату – американской фирме «Бростер» для разборки с местными блинами, плюшками, пампушками. Однако Бростер не преуспел — окопался в пригородах, в центр города к горе Молочной прорваться ему не удалось.

Почему гора — Молочная? Наверное, это как-то связано с животноводством, с молочными реками в кисельных берегах. Спрашиваем  у местных — никто не знает.  И чтобы окончательно запутать этимологию, на горе с коровьим именем стоит монумент Ивану Сусанину.

Герой смутного времени

Что бы ни говорил о Сусанине скептически настроенный Костомаров, отрицать то, что это реальный исторический герой, а не вымышленный, бессмысленно. Есть письменное свидетельство, как говорил профессор Рождественский, железная бумага, не подкопаешься, а именно, обельная грамота Михаила Федоровича Романова, написанная в 1619 году:
«Как мы Великий Государь Царь и Великий Князь Михайло Федорович всея Руси в прошлом во 7121 (1612) году были на Костроме, и в те поры приходили в Костромской уезд Польские и Литовские люди, а тестя его, Богдашкова, Ивана Сусанина в те поры Литовские люди изымали и его пытали великими немерными пытками… И он Иван ведал про нас Великого Государя, где мы в те поры были, про нас Великого Государя тем Польским и Литовским людям, не сказал, и Польские и Литовские люди замучили его до смерти».

Для тех, кто интересуется подробностями, повторюсь: озлобленные поляки посадили упрямого проводника на кол и порезали на куски.
Памятник крестьянину, положившему жизнь за царя, выдержан в стиле соцреализма, что делает его похожим на статую Дзержинского с Лубянки. Удачный во всех отношениях монумент, и стоял на своём месте, но пал жертвой административного зуда: когда чиновники не знают, чем заняться, они воюют с памятниками.

Скульптор Н. А. Лавинский одел мужественного крестьянина в долгополый тулуп  и поднял на круглый, как гильза от снаряда постамент. В левую руку вложил сучковатый посох,  правую с раскрытой ладонью простёр вперёд и вниз, наподобие рамки миноискателя. Хотя, какие мины в XVII веке: деревенский экстрасенс, улавливая биоэнергетику болота (трясина – это живой организм), ищет место поглубже, куда с гарантией поместится польский отряд.
— Ну, как тебе наш (!) Сусанин? – Света, урождённая ленинградка, прожившая в Костроме всего ничего, воспринимает народного героя, как родного и от памятника в восторге.
— Похож! Этот мог завести, куда следует, и поминай, как звали.
— Циник!
Параллель с памятником Дзержинскому отвергла с негодованием. Сусанина увековечили в камне ещё в 1851 году. Проект В. Демут-Малиновского представлял собой столб с бюстом царя Михаила, под ним в почтительном поклоне склонился Иван Осипович. Сооружение покоилось на пьедестале, обрамлённом барельефом, иллюстрирующем средствами пластического искусства подвиг народного героя.
— А что было раньше: памятник Малиновского или опера Глинки, которую гарнизонное начальство Петербурга находили настолько скучной, что вместо гауптвахты отправляло офицеров в театр?
— Наверное, опера.

Правильно: вначале была музыка! Скульптор принялся за работу после того, как услышал мужественную арию: «Чую правду! Ты, заря, скорее заблести». И барельеф получился таким, что вполне мог бы украсить фронтон Мариинского оперного театра. Архитектура это застывшая музыка.
Пять минут стояли молча – вслушивались, затем пошли по списку! На этот день, точнее на то, что от него осталось, были запланированы: Богоявленский монастырь на улице Симановского, церковь Иоанна Златоуста (это рядом), церковь Воскресения на Дебре (придётся немного проехать, но, если поспешим, то попадём к обедне).
Ну, наконец, раздалось это сладкое слово  обедня!
— Действительно, а не пора ли нам покушать!

Соль земли или шведский стол на костромской манер

Кострома издревле находилась в зоне рискованного земледелия, но, странное дело, никогда не жаловалась на недостаток продуктов. С одной стороны костромичи народ не привередливый, рады всему, что бог пошлёт — манны небесной не требуют. С другой стороны люди они умелые, работящие, с крестьянскими корнями, потому и пожинают богатые плоды от земли далеко не обетованной.
Как едим, так и работаем. Костромские вкушают основательно, без спешки, с чувством, с толком, с расстановкой, равно в домашних условиях или в собрании гурманов, благо есть где, когда и с кем, в любое удобное время, на любой кошелёк и вкус. 
Экзотическое заведение «Лимпопо», по отзывам, «самое лучшее место в Костроме с отличным обслуживанием и отзывчивым рабочим персоналом! Всегда вкусно и недорого!» К Африке не имеет ни малейшего отношения, к Корнею Ивановичу Чуковскому, скорее всего тоже.
Бар «Евро», судя по названию, самостоятельно вступил в Евросоюз, но твёрдая валюта не в ходу. Посетители расплачиваются рублями и, хлебнув пивка, чтобы навострить глаза, развлекаются бильярдом. Меню, даже для пивбара, непритязательное: кальмары, сушки и вяленая рыба в ассортименте.
Экзотический «Саквояж» предлагает гостям и жителям города турецкий кофе, горячий бразильский шоколад и воздушные пирожные. Сладкая жизнь Костромы. Но помимо десерта здесь можно и пообедать, опять же недорого. Вот и отлично!
— Нет, — возражает Света, — пирожные тебе противопоказаны.
Ладно! Но, чтобы вообще ничего не есть, на это не – согласен. В Костроме этот номер не пройдёт. Здесь люди, несмотря на все невзгоды, не отучились питаться без изысков, но вкусно и здорово. Первое, второе и третье им вынь, да положь. А для дорогих гостей – длинный перечень ресторанов, кафешек и блинных — какое аппетитное слово!
— У нас, случайно, не пост? Ах, да – я и забыл! Мы же в дороге. А для путников Пророк Мухаммед предусмотрел послабления.
— Обжора! – ворчит Светлана и выбирает «Берендеевку».
 Мало того, что этот сказочный ресторан находится в живописной кинодеревеньке, построенной специально для съёмок русских народных сказок, так он ещё объявил специальную акцию  «Щедрая тарелка».  Гость может наполнить пластмассовое блюдце диаметром 10 дюймов (252 сантиметров) всем, чем пожелает — салатами, котлетами, пирогами — всего за 99 рублей. В будние дни с 12 до 16 часов.

«Щедрой» тарелка становится при определённых навыках в постройке гастрономических пирамид. В основание укладываются салаты —  мясной, винегрет, само собой Оливье, которому никакие примеси в виде картошки, селёдки и т.п. не страшны – вкус они не испортят, но сделают богаче. В следующий слой кладут штабелями штучные изделия – лангеты, бифштексы, шницели. На них аккуратно, чтобы не обвалить пирамиду, ватрушки, расстегаи, печёные пирожки в ассортименте.  Венчают сооружение пирожными без крема, чтобы в случае чего придержать кучу малу подбородком.
Праздник живота! Ресторанный экстрим! Одна такая тарелка (и ведь как назвали – «щедрая»!) впечатляет, две – производят неизгладимое впечатление.

— А знаешь, откуда пошло слово «ресторан»? Из Франции XVIII века. В харчевнях кормили бог знает чем! Тем же, чем и поныне угощают китайцы: на кухню к ним лучше не заходить – подхватишь анорексию! Но сейчас, по крайней мере, есть холодильники. А тогда даже не знали, что такое марганцовка! Потому в такой цене были пряности: они, если не предохраняли продукты от порчи, так хотя бы отбивали запах. Я думаю, мушкетёры оттого были такие нервные, чуть что сразу за шпагу, что страдали, кто диареей, кто несварением. И тогда некто Буланже придумал гениальный ход: вывесил объявление на латыни – «Venite ad me stomacho laboratis et ego restaurabo vos», «Придите ко мне, страждущие желудком, и я вас подремонтирую». Где-то так.
Печёные пирожки на один укус, всевозможные расстегаи, плюшки, ватрушки, рыба нескольких сортов, словом, в «Берендеевке» было всё необходимое для основательного ремонта, после которого лет пять будешь нос воротить от гамбургеров, чизбургеров, чипсов и разнообразных пицц.
В ресторане тепло и уютно, а за окном картинные избушки мёрзнут на ветру. На пруду в полынье плавают невозмутимые утки, им, как перелётным птицам, давно пора на юг, однако они и не думают никуда улетать. А вот домовым с кикиморами с удовольствием подались бы в тёплые края из своих насквозь продуваемых домиков, но нет такой возможности!
— Ты про кого?
— Про домовых, замёрзли поди в крещенские морозы. Кстати, ты не находишь, что рыба немного недосолёна.
— Господи, какие проблемы. Соль на столе.
— Как, вот это? – беру голубую скляночку, встряхиваю,  но вместо белого порошка из крупных дырочек сыплются чёрные крупинки! Что это?!
— Как что это – соль, чёрная костромская, она же четверговая.

Автора!

Кто первым придумал чёрную соль и когда, доподлинно неизвестно. Соляной промысел в Костроме существовал давно, с незапамятных времён. Добывали ценный минерал, который на вес золота, в Солигаличе (100 километров на север отсюда, по прямой, а по реке Костроме – все 200), там же мололи на ветряных мельничках, удивительно напоминающих избушки на курьих ножках. А чтобы условно белую соль покрасить в радикально чёрный цвет, надо перемешать её с ржаной мукой и обжечь в печи. Отчего она становится только лучше, насыщаясь калием, кальцием, магнием и, естественно, углеродом, из которого всё человечество в основном и состоит. А углерод в том виде, в каком он присутствует на костромском столе, сиречь мелкопористый активированный уголь, принимаемый внутрь при некоторых расстройствах желудка.

Особенно хороша чёрная соль на Пасху в последний четверг Великого поста, откуда её второе название «четверговая». В русском сознании она настолько слилась с праздником Светлого Христова Воскресенья, что господа желали видеть её на своём столе, даже будучи за границей, в Европе, где о ней тамошние гастрономы не имели ни малейшего понятия.
Разве может поваренная соль быть чёрной? – удивлялись они. А с другой стороны, какой ей прикажете быть, если это соль земли?

Соль земли, встреча вторая

Следующий день посвящён Ипатьевскому монастырю. Но прежде чем направиться в святую обитель, сворачиваем в музей деревянного зодчества, расположенного по соседству.
В экзотическую деревеньку собрали бревенчатые строения со всего костромского края: с миру по избушке. Тут  и срубы на высокой подклети, и настоящие хоромы в два этажа, и баньки на сваях, словно на ходулях.

Из колодца с внушительным воротом  можно набрать чистейшей воды и безбоязненно испить из деревянного ведра, стянутого железными обручами.
В избе крестьянина Ершова просторно и уютно. Слева от входа огромная русская печь с широкими полатями: ляжешь на них, в особенности, зимой и вставать неохота. Эх, кабы к этой печке да приладить колёса с приводом на два моста – то-то был бы внедорожник, не чета Хаммеру! И мощность — объём топки полкуба! — позволяет.

Изнутри печь довольно вместительна – при желании можно использовать как сауну. Так ведь и вправду мылись в таких печах, не выдумка! Но в основном готовили еду. И соль, чёрную костромскую.
— Ты ещё увидишь, как это делается. Татьяна нам покажет.
— Какая ещё Татьяна?
— Простая, из Сусаннино.
О, это интересно! А пока продолжаем знакомиться с бревенчатыми экспонатами.
Деревянные храмы. Многоступенчатые, как свадебные торты, с которых неизвестный лакомка слизал сладкие украшения. Снаружи ничего лишнего, что внутри – неизвестно: двери заперты, окна заколочены. Церковь Собора Богродицы, сумрачная Спасская церковь. Ощущения, что в одной из них Хома Брут отпевал панночку.
Но вот уникальная, похожая на парусник, благодаря сочетанию двускатных объёмов, поднятых на сваи, церковь Преображения. И уже совсем другие настроения – светлые, возвышенные. А в целом бревенчатые божьи дома схожи с домами крестьянскими (строили те же мастера), только вид у них не слишком обжитой – похоже хозяин в отлучке или предпочитает основательные строения из кирпича.

Особняком стоят избушки на курьих ножках. Примерно в таких сооружениях наши предки-язычники хоронили своих покойников. Мысль гениальная по простоте: из приподнятого положения, несколько метров над землёй, значительно проще, нежели из-под земли, достигнуть царствия небесного, если оно в ту пору существовало.
— Это твоя гипотеза?
— Да!
— А вот, что говорят специалисты. У этих избушек сугубо бытовое назначение. Это ветряные мельницы-толчеи «на ряжах», привезены из солигаличских сёл Разливное и Германов Починок, где их использовали для изготовления соли мелкого помола.
— Ветряки, говоришь? А где у этих ветряков лопасти?
— Отвалились от ветхости вместе с осями – остались только дыры. Но так даже интересней!

Романовы и Годуновы

Говорим Кострома, подразумеваем Ипатьевский монастырь. И наблюдаем результаты векового противостояния одного боярского рода с другим – Романовых с Годуновыми, выраженного средствами архитектуры.

Основан монастырьпредком Годуновых татарским мурзой Четом в 1330 году. По дороге в Москву на службу к Великому князю Ивану Калите Чет захворал, да так  серьёзно, что к нему язычнику явилась Богородица с апостолом Филиппом и священномучеником Ипатием Гангрским (бог любит троицу). И обрисовала ситуацию: либо крещение и перспектива райского блаженства, либо смерть физическая и, что намного страшнее, духовная и гарантия  вечных мук.
Чет сделал правильный выбор, чему свидетельством Ипатьевская обитель. То, что предпочтение было оказано далеко не самому известному святому, Ипатию Гангрскому, придаёт истории, похожей на рутинный вымысел, черты реальности.
Союз с высшими силами залог успешной карьеры и в истории не редкость: Моисей договорился с Иеговой, Фауст с Мефистофелем, Чет с Ипатием. Головокружительная карьера Бориса Годунова: из мелкопоместных дворян в цари – это ли не чудо! До того, как оно произошло, задолго до своего возвышения, Годуновы вкладывали в строительство монастыря значительные средства. А когда фортуна явственно улыбнулась им, и подавно.

В 1560 г вместо старого деревянного Троицкого собора, возведённого в 1330 году, был построен новый. Годуновы, пойдя на повышение, охотно жертвовали на богоугодные дела, дарили обители, кто 400 рублей, а кто, как Д. И. Годунов, дядя Бориса, и всю 1000!  Безумные по тем временам деньги! Чуть позднее были возведены стены.
«Лета 7094 (1586) повелением благоверного и боголюбиного и великого государя царя и великого князя Федора Ивановича всея Руси самодержца, и его благочестивыя и христолюбивыя царицы великия княгини Ирины, в третие лето государства его начаты бысть делати сии святые врата и оградка камена около сея превеликия Лавры святыя пребезначальныя Троица Ипацкаго монастыря, тщанием и верою боярина Дмитрия Ивановича Годунова, да боярина и конюшево Бориса Федоровича Годунова, на память от рода в рода по душех своих и по своих родителех в вечный поминок». Протяженность «оградки» 243 сажени (518 м), высота 6 м.
Стены в общих чертах сохранились, ворота нет. И храму не повезло — в 1648 его снесло до основания нечаянным взрывом пороха. Практика хранить зелье в церковных подвалах, была довольно распространена на Руси. Но, чтобы устраивать взрывоопасный склад в царской усыпальнице, это нонсенс. А здесь в подклети Троицкого собора покоились останки основателя рода Годуновых, татарина Чета, принявшего при крещении имя Захарии, его ближайшие потомки, родители царя Бориса – Фёдор Иванович и Стефанида Ивановна, во инокинях Сандулия, другие родственники. Всего 14 могил, от которых не осталось и следа.

На развалинах спешно возвели новый храм, дошедший до нашего времени. На мысль о том, что взрыв был не случайным, наводит церковь Рождества Богородицы, что по соседству. Здесь также покоились Годуновы, которым не хватило места в Троицком соборе. Местное духовенство побеспокоило и этих нежелательных покойников. Усыпальницу упразднили, гробницы, числом 38, сравняли с землёй, останки  перезахоронили в братской могиле. От былого великолепия осталось несколько надгробных плит. Церковь отремонтировали, подновили, но перестройка не пошла ей на пользу. Здание неожиданно рухнуло – причина неизвестна.
 Годуновы, будучи в фаворе, развили в Костроме бурное строительство. Но уже тогда власти увлечённо воевали с памятниками, переименовывали улицы, вытравливая с карты Костромы следы ненавистной династии. И вот результат:  туристам показывают «палаты бояр Романовых», построенные Годуновыми. При них здесь размещались кельи, перестроенные в келарские покои. А «палатами Романовых» они названы потому, что в них до избрания на царство некоторое время жил Михаил Романов с матерью, инокиней Марфой.
Чудны дела твои, господи! Прощальный взгляд на маковки Троицкого собора.
— Ну, как тебе наш Ипатьевский?
— В смысле архитектуры? Проигрывает Ростову  и значительно. Но вот что обидно: очень мало Годуновых, в особенности Бориса. А про него знающие люди говорили: «Хотя явились после Годунова другие умные цари, но, их разум был лишь тенью его разума».
Да, Снегурочка  холодная, как молочный пломбир. Да, мифические берендеи. Но оклеветанный Борис, и вообще Романовы и Годуновы, костромские Монтекки и Капулетти – это такой кладезь, настоящий туристический Клондайк. Какой потрясающий брэнд! На золоте сидят и не чешутся.
— Замечательно! А причём тут молочный пломбир?
— Потому что такого в природе не существует. Есть только сливочный, который не тает при комнатной температуре, потому что в нём меньше воды. И зубы он не ломит. Кстати, костромичка, знаешь, кто такие берендеи? Кочевое племя, степняки. Как они очутились в костромских лесах, уму не постижимо, наверное, предшественник Сусанина в XII веке завёл и бросил. И тем не оставалось ничего другого, как превратиться в оборотней! Не веришь – загляни в энциклопедию.

Сусанинский треугольник

Следующий день целиком посвящён Сусанину. От Костромы до одноимённого села (бывшее Молвитино) километров 80.
Издалека замечаем колокольню – местная достопримечательность, увековеченная Саврасовым на картине «Грачи прилетели». С птицами понятно – для них и тысяча вёрст не крюк. А художника какими ветрами занесло с холстами, с мольбертом, неужели пешком добрался? Или он из местных? Нет, коренной москвич. Но в эти места, верно, забрёл не случайно. Шёл целенаправленно – к Сусанину!
Светлана целиком поглощена дорогой.
— О, нас уже встречают!
У калитки кутается в тёплый платок девушка одного возраста со Светой. Татьяна, хозяйка половины дома, купленного с видом на развитие этнотуризма. Добротное, экологически безукоризненное строение ценой 15 тысяч. Для Костромы это состояние.
В избе тепло от необъятной печки, как две капли похожей на ту, какую мы видели в музее деревянного зодчества. Там она томилась в бездействии, здесь пышет жаром. На столе пыхтит самовар, под низким потолком разнося аппетитный ржаной дух. Хлеб пекут – какая прелесть! Нет, не хлеб. А что тогда? Секрет!

От чаепития в Сусанино невозможно отказаться: устали с дороги, намёрзлись. Вот выпьем пару чашек с ватрушками, с пряниками, с вареньем клубничным, крыжовенным, малиновым. («Малиновое нельзя на холод глядя!»). Нельзя и не надо. А куда пойдём?
— Здесь недалеко! – уверяет Татьяна. – В Деревеньку, потом на болото, потом в Домнино.
— Тогда лучше поедем! – возражает Света, ходить она не любительница. – Иначе затянется на целый день. И умотаемся, как пить дать!
Едем по шоссе, через 5 километров сворачиваем направо в сторону села Попадьино. Ещё 2 километра и вот она часовня, установленная в 1913 году на пожертвования крестьян на том самом месте, где находился хутор Деревеньки, в котором жил Сусанин. Девушки заходят внутрь с  заранее припасёнными свечами, ставят, крестятся на образа.
Шёпотом: «А где здесь Сусанин?» — «Вон там, справа у стены!»

Теперь обратно на шоссе и к болоту. Это ещё 3 км с гаком мимо деревни Перевоз. Паркуем машину на обочине вместе с водительницей («я посижу, покараулю») и по асфальтовой дорожке идём до столба с табличкой «Место подвига». Далее по стрелке к базальтовой глыбе на краю высокого метров 25 обрыва. На камне высечено «Иван Сусанин, 1613 г.». Монолит весом 60 тонн привезён из карьера под Костромой в 1988 году. Но в народе ходит легенда о том, что многотонная махина была исторгнута из топи чудесным образом и, что самое интересное,  тому есть свидетели.
Болото сразу под обрывом – от подошвы холма и до горизонта, без конца и края, огромное, гнетущее. По идее место гибели где-то там, в глубине, куда для удобства проложена гать, на вид не слишком-то надёжная. Местами залитая жижей, местами с дырами, в которые легко провалиться по пояс, по грудь, с головкой. Трясине дна нет, а там сотни поляков в полном обмундировании.
Эге-гей! Ну, как вы там, ребята?

Тёмная пучина завораживает. На глубине, без доступа кислорода идеальные условия для мумифицирования. И если спуститься в лёгком водолазном костюме, то можно столкнуться лицом к лицу с историей.
Татьяна смотрит искоса – у вас в Москве там все такие?! – и спешит обратно. В само болото, где, отмечая место гибели Сусанина, возведён крохотный алтарь не пойдём. А рядом с ним, говорят, росла ярко-алая сосна. От крови что ли? А от чего же ещё! А совсем недавно около  Исупово раскопали сто католических скелетов и один православный расчленённый.  А как определили конфессиональную принадлежность? По крестикам. Они же отличаются: наш восьмиконечный, польский напоминает распятие.
Провели генетическую экспертизу скелетов, сравнили с генетическим материалом из захоронений Сабининых, родственников Сусанина. И установили родство именно тех останков, которые были прижизненно повреждены. Идентичность полнейшая!
Спорить с девушкой. Света того же мнения относительно экспертизы. Она уже нас  заждалась. А теперь куда? В Домнино, в женский монастырь. В женский? Да, на могилу Сусанина.

Монастырь Царственных страстотерпцев основан несколько лет назад, на волне религиозного ренессанса. Успенская церковь (1809 год, ампир) построена на месте царского дома и недавно отреставрирована при содействии Нижегородского губернатора Валерия Шанцева. Он, оказывается, костромской.
Главная достопримечательность храма деревянный восьмиконечный крест рядом с иконостасом. Под ним, надо полагать, захоронен Сусанин. Страдалец, положивший жизнь за царя, в святцах не значится, но паломники идут потоком: от креста исходит благодать.
10 сентября здесь вообще столпотворение – день памяти Ивана Сусанина, приуроченный к празднику Усекновения главы Иоанна Предтечи — дню тезоименитства народного героя.  Михаила Федоровича, основателя династии Романовых, так не почитают, как простого русского крестьянина.

Улица с привидением

Усталые, но довольные возвращались домой, в Сусаннино, на машине.
— А если бы пешком!
— Ой, Свет, и не говори-ка!
Хорошо-то как! В русской печке томятся наваристые щи, в глиняной миске доходит до готовности пшённая каша на молоке, с тыквой. На столе закипает самовар. За окном темно, метёт позёмка. На столбе качается фонарь.
Светлана достаёт свой цифровик.
— Сейчас начнётся самое интересное, если вообще произойдёт! В прошлый раз у меня не получилось, была не готова. Сегодня, думаю, повезёт, вот те крест.
— О чём это ты, Светик?
— Сам увидишь. Только ради бога, не спугни! Давайте, свет погасим, чтобы лучше видеть.
Татьяна щёлкает выключателем и, кутаясь в шаль, остаётся в глубине комнаты. К окну не приближается – неужели боится. Ждём. Час, другой. В Костроме время проходит незаметно – можно ночь прокуковать и не заметить!

Метель усиливается – снежинки кружатся под фонарём словно мухи. И вдруг из темноты выплывает розовый куль, похожий на сорванную с головы невесты вуаль. Только почему такого цвета.
— Это он! – кричит Светлана. – Бежим на улицу!
— Зачем? Можно и отсюда из окна сфотографировать!
— Трус!
— Тогда пошли!
Бежим на улицу. Метель бьёт дверь наотмашь и врывается в сенцы. Снег липнет на глазах.
— Ну, где он этот ваш призрак?
— Там, под фонарём.
Ладно, будь по-вашему: щёлк, щёлк, щёлк. Надо посмотреть, что получилось.
— Снимай ещё, пока он не ушёл!
— Да хватит уже!
— Снимай!
С плёночным аппаратом проще: во-первых, он не такой тормозной, как цифровик, во-вторых, разрешение на порядок, если не на два выше, и в-третьих, всегда можно сказать, что плёнка кончилась.
Метель продолжала злиться, а мы дома у самовара разглядываем снимки.
— Ну, и где он ваш Сусанин?
— Сейчас, сейчас – найдём, уж очень ты быстрый. Да вот же он – не под фонарём, а у противоположного дома – как будто в плаще, в виде конуса, розовый, то есть красный. И без головы.
— Что верно, то верно – без головы. А насчёт всего остального… Не знаю.
– Да тебе, что ни покажи, во всём будешь сомневаться.
Так мы и остались – каждый при своём. Метель вьюжила всю ночь, уже одна – без призрака. А утром из-за облаков выглянуло солнце.
Татьяна провожает нас до дороги.
— Видите, распогодилось, а вы уезжать!
Ничего, мы ещё вернёмся.

В Москву мы летим, как с горы. Дорога отматывает километры с нарастающей скоростью. В обратном порядке мелькают сёла и города, просторы. Лес то убегает к горизонту, то подступает вплотную. Владимирская область, Московская. Троице-Сергиев, Пушкино, Мытищи, Москва.
— Ну, как тебе Кострома и вообще поездка, такой минитур?
— Бес-по-доб-но! Но для одного уикенда многовато. Надо бы сосредоточиться на чём-нибудь одном: Ипатий, так Ипатий, Сусанино, так Сусанино. И на целую неделю в Татьянину избушку. Днём экскурсии, лыжные и пешие прогулки. Вечером – призрак. Хватит ему бродить по улице – пускай заглядывает в гости на огонёк!

Tags: Кострома, Переславль-Залесский, Хабловский