«Мимо храмов и баров…»

Когда на венецианской Сан Марко дважды в объектив попадает человек, похожий на отца и на Иосифа Бродского, невольно задумаешься, к чему бы это…

Владимир ИЛЬИЦКИЙ

Фото автора

«Пилигримов» Бродского, написанных в 58-м, Лосев относит к «величественным, но невнятным аллегориям», которые «воображение создаёт из мешанины экзотических книжек и кинофильмов». Приговор Лосева: «ходульная романтика».

Но ведь главное слово в этом стихотворении, повторённое шесть раз (Лосев любил подсчитывать слова), — «мимо», а завершается оно «Иллюзией» с большой буквы.

Все храмы и бары на пути, поэт этого ещё не понял, но почувствовал, — случайны. Не случаен наш путь мимо них, хранящих свою обманчивую реальность и «навязанное» — столь же обманчивое! — опьянение верой в бога и алкоголем.

Думаю, в 66-м, когда мы, кадеты МсСВУ, пели «Пилигримов», не зная имени автора, этот путь «мимо» уже перед нами исподволь маячил. Позднее, когда мимо храмов и баров я гордо проезжал на танке, поэтическая точность стихов Бродского  проявлялась ещё явственнее, порождая такую вот «ответную реакцию».

И я входил в этот мрачный храм / и сиживал в баре этом. / Я знал,  накручивать мелодрам / нельзя армейским поэтам. / Я к жаркой броне прикипал нутром, / к промёрзшей броне – кишками. / И знал, что враги — вон там за бугром / встретят нас не стихами. / Шарахнет ли вдруг в лобешник снаряд / или в подбрюшье – мина, / не важно. Я храмам и барам рад, / легко проезжая мимо…

По логике вещей, книга Льва Лосева «Иосиф Бродский. Опыт литературной биографии», изданная  в серии ЖЗЛ в прошлом году, должна была появиться в этом – к 40-летию изгнания поэта из России и к 15-летию перезахоронения его праха на кладбище Сан Микеле в Венеции.

Ценность книги, во-первых, в методичности. Биография, как таковая, и творческий путь Бродского разбиты на  главы (их десять) и эпизоды, и логически выстроены.  Приведена также полная – по годам! – хроника жизни поэта, «увязанная» с созданными им произведениями и публикациями, а также с наиболее важными событиями.

Поразительной в судьбе Бродского является высокая самоучёность «единственного рабочего среди крупных поэтов ХХ века».

Отсюда я также вычитал свои «пересечения» с Бродским, исключая  его родной Питер и, что понятно, Москву. То есть,  Самарканд, Казахстан, Беломорье и Венеция.  Позднее – Испания и Сицилия.

В первых трёх «точках» — пересечения случились с разницей  примерно в 10 лет, о Венеции надо говорить отдельно – настолько, насколько самостиен этот фантастический город  и, насколько это отдельное явление, Бродский в Венеции…

В 66-м, когда мы, 15-летние пацаны, обрядились в чёрный кадетский «спецпошив» с алыми погонами и взяли в руки автоматы АК-47, питерец Бродский  выступал в Москве – в студенческом общежитии «Бауманки»  и в МГУ (вместе с Евтушенко, Ахмадулиной и Окуджавой).

Орать под гитару «Пилигримов» с «жарким» солнцем вместо авторского «синего» нам никто не запрещал, видимо, наше начальство  о Бродском не имело понятия, как скажем, о Евтушенко и Вознесенском.

Офицер-воспитатель первого взвода нашей роты майор Степанов о ком-то из них заявил прямо: «Это – враг!» Спустя много лет, уже при дедушке Ельцине, спецслужбы сцапали Степанова в одном из номеров гостиницы «Россия».  В номере обнаружили склад оружия, а из его окон просматривались въездные ворота в Кремль…

5 марта 1966 г. день в день с «поканавшим на коду» в 53-м «кремлёвским горцем», умерла Анна Ахматова. Бродский был на её похоронах, в книге даже фото об этом есть. В том же году «Совпис» при положительных рецензиях на рукопись книги  «Зимняя вишня» вернул её автору – от греха подальше.

С выпуском из кадетки в 69-м, переведшим большинство из нас в новое качество курсантов высших военных училищ (курсачей),  Бродский пишет стихотворение «Дидона и Эней». Он, кажется, не был в Карфагене, где мне посчастливилось бывать дважды, прогуляться по аллее Дидоны, шелестя в кармане дензнаками с её «портретом».

Так следы налагаются на следы, / из оконной если глядеть слюды, / в эпизодах вскрикивая «растуды!..»

И вот в 72-м – за спиной уже суд и ссылка – Бродский покидает родину, чтобы уже никогда не исполнилось «пророчество» «На Васильевский остров я приду умирать…» Впрочем, наполовину оно всё же исполнилось. Любивший всякую «водичку» и Венецию, Бродский похоронен посреди Венецианской лагуны.

Этой осенью я собирался навестить его могилу, остановившись в Лидо ди Езоло, но – не сложилось. Туроператоры недели три морочили мне голову в выборе отеля и в цене «размещения». Осерчав, я плюнул и улетел на Керкиру, по следам Одиссея, Пирра и Фёдора Ушакова…

У нас, курсачей СВТКУ, 1972-й — это год войсковой стажировки в Приморье. Из Самарканда ехали поездом в Ташкент, некоторые кварталы которого ещё лежали в развалинах после землетрясения в апреле 1966-го.  Самолётом ТУ-104, вместившим всю роту, летели в Хабаровск, с посадкой в Иркутске. На лётном поле охрана пыталась отнять у меня видавший виды фотоаппарат Смена-6», но не тут-то было…

Из Хабаровска – ночным поездом в Уссурийск, а оттуда – кто куда, по танковым частям. Я с друзьями обосновался в посёлке городского типа Пограничный, как следует из названия, почти на границе с Китаем (в 15 км), главным нашим в то время противником.

Я люблю повторять строчку Бродского  «Эта местность мне знакома, как окраина Китая…» находясь в отнюдь некитайских землях.

Посмотрите на карту России. Там, где на Дальнем Востоке граница делает загогулину, под озером Ханко, многие годы стояла 5 Общевойсковая Армия.  И – в резко урезанном составе – стоит по сей день.

Замечание к «портрету времени». В посёлке в одиночку и в тёмное время лучше не появляться, — предупредили нас, якобы  бывшие ссыльные против армейцев сильно лютовали. Скорее, начальство страховалось, чтобы с нами ничего плохого не произошло.

Командиром нашего танкового батальона был маленький бойкий  кореец. На дивизионных учениях, ставя задачу офицерскому составу и нам в том числе, занимавшим должности командиров взводов, комбат критикнул приказ начальства. «Мы не идиоты, чтобы выполнять дурацкие приказы, и будем действовать по-своему», —  так  примерно он  выразился к большому нашему удивлению и немалому восхищению.

И что же? Только наш батальон умудрился выполнить поставленную задачу, два других – застряли в болотах!

Удивительным было и то, что мы форсировали вроде бы пограничную речку Суйфун, в тот же год переименованную в Раздольную. Авиация же вообще целыми эскадрильями улетала вглубь Китая.  Видимо, к тому моменту граница ещё не была прочерчена официально…

Перед отъездом в «навечную» эмиграцию ИБ авторизует четыре машинописных (!) тома Собрания сочинений, подготовленного  В.Р. Марамзиным. В 1972-м он написал одно их моих любимых стихотворений «Письма римскому другу».

Если выпало в Империи родиться, / лучше жить в глухой провинции у моря…

Все мы думали (и думаем), что жили в Великой Империи, но, как оказалось, само государственное устройство было у нас довольно странным – союз республик. Не мудрено, что этот «нерушимый» союз, управляемый малограмотными чиновниками, рассыпался. Да и толковые историки утверждают: не был СССР империей, только амбиции  наших вождей были имперскими.

«Письма» в журнале «Магазин Жванецкого» спародировал  — на основе сюжета чеховской «Чайки» — некто Сергей Плотов.

Говорите, что повсюду куплетисты, / Но куплеты мне милей, чем некрологи.

Уже обосновавшись за Океаном, Бродский пишет стихотворение под названием «1972 год», начатое, по свидетельству Лосева, ещё на родине.

Всё, что я мог потерять, утрачено / начисто, но и достиг я начерно / всё, чего было достичь назначено…

Почему достиг «всё», а не «всего», Лосев не объяснил.

Ешё пятилетку долой. В 1977-м  Бродкий получает американское гражданство.

В конце этого года старшего лейтенанта Ильицкого вежливо попросили оставить стальные ряды доблестных ВС СССР. Кадровики – вот с кем нужно дружить в армии! – отправили меня со всей семьёй и с вещами обратно в Перловку, откуда я ушёл в МсСВУ 11 лет назад.

Теперь можно было всерьёз подумать об Атлантике. О том, что грезилось, когда на дивизионной гауптвахте в Караганде «в клетку надо мной синели небеса». И что же? Атлантический океан я увидел впервые только через 12 лет в поездке на Кубу.  Венецию – вообще через 30. А кто-то, блин, над ухом тупо вздыхает, что жизнь коротка…

Бродский в Венеции, как говорится, особая статья.

Фото: журнал «Огонёк»

Периодически по ящику показывают его интервью с венецианских улиц, в котором участвует Евгений Рейн. Снято оно отвратительно, но это тот редкий случай, когда не важно как, а важно что.

Друзья, в частности, потягивали граппу на входе в знаменитое кафе Florian, которое любил Гёте и, по-моему, ошибочно называли в числе  постояльцев заведения Фредерика Шопена и Жорж Саанд…

В 1972 году, получив первую профессорскую зарплату в Мичиганском универе, Бродский прилетел в Венецию. В Милане, вспоминал он, едва не опоздал на пересадку.

Семь первый дней в Венеции он был несчастен – не с кем поделиться впечатлениями, на восьмой, проснувшись по звон «церквей, что сервизов чайных», начал сочинять «стишки» и ходил по городу. Продолжал сочинять – и «всё встало на свои места».

«Я всегда пишу от руки, но хочется как можно быстрее перенести текст на машинку…» Когда дело дошло до английских текстов, Бродский приезжал в Венецию с двумя машинками.

Жизнь в Венеции была дешевле, да и всё было дешевле, потому что «меньше людей было в Европе».

Зимой в Венеции – тем более, дождь и снег, «но мне это нравится. Потому что, по крайней мере, я к этому привык…»

Любовь к Венеции началась у Бродского с переводов, заказанных Гослитом. Когда он прочёл «В глубине Адриатике дикой…» Умберто Сабы — что-то с ним случилось. Ведь «слова предполагают нечто большее, чем их буквальное семантическое содержание».

«Человек есть то, на что он смотрит». Вот Поэт и приезжал чуть ли не каждую зиму в Венецию, чтобы смотреть и бродить, сливаясь с «окружающей действительностью».

*  *  *

В прошлом году я по морю прибыл в Венецию из хорватского Пореча – поперёк «Адриатики дикой».  Фотографировал крылатых львов Св. Марка и бродил вдоль  пролива Джудекка в поисках «Набережной неисцелимых». Сам Бродский в упомянутом выше интервью объяснял название своего эссе о Венеции так: «Это относится к нам, мы все такие, безнадёжные случаи… Зачумлённые…»

Между тем, Джудекка, если верить Данте, — центральный круг ледяного, «подобного стеклу» озера Коцит в самой глубине ада. Здесь наполовину вмёрзший в лёд трёхликий Вельзевул с аппетитом пережёвывает трёх великих предателей – Иуду Искариота, Брута и Кассия.

Но я, конечно, сидя в ресторане на воде в проливе Джудекка и глядя на остров Джудекка, размышлял не об этих фантазиях, почище голливудских, а о Микеланджело и о Бродском.

По Бродскому, «странствия – настоящее дело». Его фамилия выводится якобы из  украинского города Броды, но я предполагаю, из глагола «бродить», при том, что бродит ещё и вино.  Примерно такие туманные мысли посещали меня за бутылкой местного розового винца – вполне сносного.

В зелёном бутылочном стекле отражалась Венеция. И чем меньше оставалось в бутылке вина «кровавости смягчённой», тем полнее  она становилась за счёт окружающих меня домов и зелёной  воды пролива…

В конце мая 1985 г. Бродский из Стамбула через Афины прибывает в Венецию и останавливался на о. Джудекка у приятеля. Из этой хроники Лосева иных подробностей не наскребёшь.

По крайней мере, под этим годом числится стихотворение «В Италии» – где «лучшая в мире лагуна с золотой голубятней / сильно сверкает, зрачок слезя…»

О творце «Давида-пращника» — другое дело. Микеланджело, убегая из родной Флоренции от войск императора Карла V,  оказался на Джудекке 25 сентября 1529 г., но 20 ноября уже вновь был во Флоренции.

Из Венеции он замыслил побег во Францию, под крыло Франциска I. Одумавшись, поспешил обратно, хотя  власти Флоренции приговорили всех не вернувшихся  в установленный срок беглых граждан к изгнанию. То есть какое-то время Микеланджело числился в изгнанниках…

За них, изгнанников, не знавших покоя ни на родине, ни за её пределами, я  поднимал очередной бокал. «Мысль хороша, когда она тревожна».

«Пересечения» не были бы пересечениями, если бы я по прихоти судьбы и издательской практики не печатался  в тех  же изданиях, что и Бродский.

Во-первых,  конечно,  следует назвать журнал «Дружба народов», недавно изгнанный из совписовского «Дома Ростовых». Во-вторых, иронический журнал «Магазин Жванецкого», выдержавший аж 50 выпусков.

Вдогонку в 2006-м и затем в 2008-м все вошедшие в журнал произведения были изданы двухтомником. Как я понимаю, авторов элементарно проигнорировали, и я случайно купил только второй том 2008 года.

Точно знаю, что в журнале и в книге было опубликовано зубодробительное стихотворение Бродского «Представление». У меня же в целом набралось штук шесть-семь стихов, особенно  популярным из них стало «Прекрасна, как женщина в бане…», а в Рунете сильно разрекламировано – «Тот самый Чебутыкин».

Ну и наконец, фолиантообразный том «Поэзия Победы», изданный к 60-летию разгрома фрицев. «Смерть Жукова» и большая подборка моих стишков, в нём конечно, и близко не соседствуют, но всё равно приятно.

Tags: Адриатика, Бродский, Венеция, Данте, Джудекка, Ильицкий, Лосев, Микеланджело, МсСВУ, Поречь, Приморье, Самарканд, СВТКУ, Ташкент, Уссурийск, Хабаровск