Раба любви-2

Катаева Т. Отмена рабства: Анти-Ахматова-2. – М.:Астрель; Аст, 2011. — 511 с.

Дарья ВАЛИКОВА

Всё, что только возможно сказать о себе –
За и против – я сам говорю о себе.
Что тебе остаётся, враг мой заклятый?
Р. Грейвз  «Читателю, который стоит у меня за спиной».

Существование окололитературной общественности  — такая же неизбежность, как смерть и уплата налогов. Казалось бы – чего сетовать: когда есть футбольные болельщики, есть попсово-музыкальные фанаты, почему б не быть и неистовым поклонникам Бродского, восторженным «цветаевкам», верным «ахматовкам» и так дальше.

Радоваться надо – какие у людей объекты притяжения! Не перевелись ещё, стало быть, высокодуховные субъекты  в нашем упадочном обществе, стало быть – ура, мы всё ещё по-прежнему литературоцентричная страна! Всё так, если б только не доводилось при общении с вышеупомянутыми субъектами слишком часто испытывать некоторое… ну, замешательство.

Это, к примеру, когда интеллигентные, приятные во всех отношениях  старушки-«пушкинистки» настолько вживались в николаевскую эпоху, что на уме у них обнаруживались почти исключительно Петербург, его балы и моды, да Царь, да Идалия Полетика, да Дантес и Натали, её сёстры, дети, второй супруг…  Даже биография самого Александра Сергеевича занимала уже постольку, поскольку, чего говорить о поэзии – она их, конечно, очаровала в ранней юности, но с тех пор прошло столько времени…

Доводилось знать ценителей Блока, могущих подробнейшим образом рассказать про то, кто (но не что!) такая Снежная маска и кто Карменсита, о  том, кто являлся отцом ребёнка жены их кумира, а кто, напротив – матерью ребёнка самого кумира; при этом они вполне могли не то, что, допустим,  спутать стихотворение «Незнакомка» с одноимённой пьесой – они вполне могли и не подозревать о существовании последней…

Помню своё потрясшее открытие в разговорах с человеком,  систематически превозносившем Достоевского — как главного русского гения, провидца сил Мирового Зла и всего такого прочего: по многим косвенным признаком получалось, что он не читал ни «Идиота», ни «Братьев», ни многого другого… Может быть, это не так (приходилось себя уговаривать), может, когда-то и прочитал, однако напрочь забыл, как ни странно; но нет – выходило, что толком всё-таки не читал и даже намерения такого не испытывал…

Или вот взять тьмы и тьмы поклонниц Марины Ивановны Цветаевой – от восторженных дев с горящими взорами до мрачно-неистовых дам со взорами, исполненными подозрительности: а ты тут кто, чтобы что-то сметь говорить о МАРИНЕ?!  Не подходи – убьём (своим превосходством высшей осведомлённости, разумеется)!..

Во тьмах этих немало «профессионалок» (на кавычках, впрочем, не настаиваю) – преподавательниц, защитивших дипломы или диссертации по цветаевскому творчеству, редакторов, музейных работников и т.д.; ещё больше чистых любительниц. Но не только  у последних – даже и у первых энциклопедические познания как-то всё больше идут по части биографических обстоятельств, быта и личной жизни.

Поинтересуйся у них – ну, допустим, что они думают о таких-то тонкостях эпистолярного романа МЦ с Пастернаком, как тебе выложат и о чувствах, испытываемых Мариной Ивановной, и о том, как к ней ревновала жена Бориса Леонидовича, и о том, чем всё завершилось и когда.  О том же, что, собственно, могло привлечь друг к другу двух великих поэтов, о каких-либо нюансах творческой составляющей их общения спрашивать не стоит – это, пожалуй, лишнее.

Спрашивать лучше про отношения более определённые: с Парнок там или Родзевичем; а также про Асю, да Алю, да Мура, да Серёжу…  Вот тут тебе доложат исчерпывающе  — вся подноготная МЦ и её жизненного окружения «выслежена» её нынешним окололитературным окружением до крупицы.

Зайдите в крупный книжный магазин и поглядите на букву Ц в разделе «Литературоведение». Казалось бы, чего только мы про Цветаеву в её личностно-биографической ипостаси не видали и не читали – новинки так и множатся. Поляковская, Смирнова, Анискович…  У последней, к примеру, для нас приготовлены  «Край бузины и край рябины. Цветаевы в Тарусе», «Мур и Ариадна. Путь в никуда», «Валерия, Андрей и Анастасия Цветаевы. Разными дорогами» и т.п. – всего семь книг.  Что, вероятно,  далеко не конец.

Причём, всё это (литературоведение или нет – решайте сами) теперь пишется по большей части именно что любительницами: учительницами математики, инженершами на пенсии, домохозяйками с непрофильным образованием и т.п. Что само по себе ещё грехом не является — узкие специалисты, сказать по правде, уже осточертели;  почему бы не давать слово квалифицированному читателю – своим незамыленным глазом и свежим восприятием, в принципе, способному узреть и нечто новое.

Конечно, если что не так, то буря в специальных изданиях от цветаеведов (или, соответственно, ахматоведов, бродсковедов, поклонников Высоцкого и проч., и проч. ) обеспечена, ведь их объектом положено восхищаться и только, а тут можно нарваться на непочтительность – которая, надо сказать, всё больше входит в моду.  Но отчего б и не поворошить курятник? Дело, в общем,  даже полезное! Проблема лишь в том, что за лисы берутся это делать. Тут надо быть действительно Читателем – и действительно квалифицированным; а с этим, как мы увидим, беда.

Однако наши дамы (находятся и господа, но у нас тут будет про дам) воистину неустрашимы. Вон, допустим, упомянутая Мила (Людмила) Смирнова, не так давно  обогатившая цветаеведение томом с восхитительным названием «За испорченный образ – кулак!» (типа: это мне, Милой Миле, теперь грозит за мою непоколебимую честность!).

Судя по величине тома, можно подумать – ну, тут уж явно собрано буквально всё, что можно, все сусеки выметены начисто, все мыслимые и немыслимые щели проинспектированы дотошнейшим образом; какого бы качества текст не оказался, он будет претендовать на самый полный биографический справочник…

Что сказать по прочтении – с одной стороны, всевозможных  моментов и деталей из жизни классика, по большей части неприглядных, нарыто и впрямь немало (пример исследовательского рвения: Мила Михайловна   даже не поленилась выяснить точную температуру по Цельсию в Елабуге 31 августа 41-го года, чтобы сделать замечательный вывод: погода прекрасная, не вешаться надо было, а пойти на реку, наловить рыбы на обед, как нормальные люди! (Не шучу. – ДВ.)).

Однако при этом не надо быть предельно крупным знатоком, чтобы рядом заметить и явное упущение  фактов, в принципе давно известных. Но самое занимательное в книге – не про то, как её героиня гуляет – выпивает – полов не натирает, самое занимательное – комментарии автора к стихам: вот это стихотворение – непонятное, плохое, а вот это – понятное, ничего (Опять не шучу! – ДВ.) и так дальше.

Но не всегда мы имеем подобный детский сад, штаны на лямках;  встречается и – бери выше! – пятый класс, вторая четверть. Кто-то, впрочем, готов будет заявить, что это – вовсе даже не пятый класс, а кандидатская, за которую можно сразу присуждать докторскую, и вообще – новое слово в ахматоведении…
Да, читатель, речь у нас здесь вообще-то пойдёт больше об Анне Ахматовой; никак не выходит без длинных вступлений.

Ибо довелось тут  недавно, в подобном книжном, обнаружить название не менее патетическое: «Отмена рабства», с подзаголовком «Анти-Ахматова-2». Оказывается, около(в лучшем случае!)литературный автор по имени Тамара Катаева, прославившаяся своим фундаментальным трудом «Анти-Ахматова» (М.: ЕвроИНФО, 2007), уже год как осчастливила всех продолжением – а мы-то пропустили!

О первой части статья автора этих строк уже в своё время публиковалась под названием «Книга без поэта» (желающие без труда смогут её найти в Интернете).

Если предельно краткое изложение первой «Анти-Ахматовой» можно определить как «бездарная поэтесса, жалкая ничтожная личность, но гениальная самопиарщица, которую я вам сейчас быстро развенчаю», то о второй следует просто добавить: что б зря добро не пропадало, из остатков и обрезков прежней рукописи составили книжку новую,  прозвучавшую же критику (не эмоциональную, тут автор в своём праве, но – профессиональную, по конкретным фактам) проигнорировав принципиально.

Манера изложения обеих книг такова: крупные разделы (главы, типа «Дар», «Мир» и т.п.) делятся на относительно маленькие подглавы (с названиями более завлекательными: «Рюмка водки», «Интриги, интриги…», «Особенности женской сексуальности при менопаузе» и проч.). Где (подобранные «в одни ворота», разумеется) цитаты из мемуаров, писем, дневников и статей, касающихся ААА, даются курсивом; далее идут комментарии Т. Катаевой.

А не взять ли метод на вооружение? Вроде не возбраняется. Итак.

Замах и страшилки

«Интервьюировавшая меня немка в ответ на мои заявления о необходимости открыть народу глаза (Здесь и далее курсив мой. – ДВ.) снисходительно сказала: «Это не получится. Вы все – нация обманутых вкладчиков. Вы этого хотите сами». Все хотели поверить Ахматовой, мечтали — кому бы поклониться…»

Открыть народу глаза – это вам даже не замах, согласно поговорке, «рублёвый». Это, пожалуй, — Миссия, для которой рождаются!

Она сопряжена с опасностями: «Обманутые вкладчики ненавидят общество, называющее их халявщиками, яростно обманывающиеся ахматолюбцы закатывают в асфальт всё вокруг себя, чтобы виднее было, как они – избранные – кланяются своей святыне». «Публиковать даже сейчас, даже за границей, что бы то ни было против Ахматовой, — чревато. У Ахматовой длинные руки».

Да будет вам, Тамара (отчество, простите, найти не удалось)! Вы, как и все кругом,  в курсе, что жанр разоблачений – тренд ныне модный и востребованный, за него не только никуда никого не закатывают – наоборот, на руках, можно сказать, носят! Можно подумать – тот же А. Жолковский, который «первый начал» разоблачать то, что можно назвать ахматовским (определённым) культом, и которого вы сочувственно цитируете, — скрывается где-то под защитой закона о свидетелях, а не ведёт благополучную преподавательскую деятельность на Западе.

Можно подумать, что вам за «Анти-Ахматову» не аплодировала стоя куча народу. Многие ведь счастливы, когда происходит растаптывание (точней, попытка) устоявшихся уважаемых авторитетов. Взрослые люди — а вроде школьников, случайно прочитавших статью критика-разночинца Писарева под названием «Евгений Онегин».  Где тот как будто убедительно, по пунктам, доказывал, что Пушкин – так себе поэт, а его гениальный роман – смехотворная чепуха, а не энциклопедия русской жизни.

Школьники в таком случае прыгают до потолка: нам же открыли глаза, почему мы должны теперь повторять за Мариванной про Солнце русской поэзии!!!

Автор этих строк в нежном возрасте не была исключением. Хорошо, что родитель сумел ненавязчиво объяснить, пользуясь словами князя Мышкина: всё (у Писарева) – не о том, всё не о том… Прочти-ка снова – под другим углом и непредвзято. Не по Писареву и не по учебнику. И воспринять в полной мере, как надо, слава Богу, удалось: смехотворными уже показались как бы «правильные, логически выверенные» аргументы — хоть разночинцев, хоть советских учителей. Воистину, солнце грязью не закидаешь!

Так вот, повторяем, куча народу рукоплескала, но ещё больше – конечно, наоборот. И не все, кстати, среди вторых были поклонниками Ахматовой, были и не любители, и равнодушные (нейтральные) к её поэзии. Дело в качестве катаевских притязаний и общем  уровне, которые не могли не вызвать протеста. Попросту – а судьи кто? Ибо тот же Жолковский, или, допустим, покойный поэт Юрий Кузнецов  — знатоки и профессионалы, с ними и  спор предполагается совсем другой, иного уровня. Тамара же Катаева – это в,  первую очередь,

ТУГОЕ УХО

Глухота на поэтическое слово. Невосприимчивость к поэтике, стилистике была явлена ещё в первой книге. В первую очередь она изумила всех тем, что на полном серьёзе приписала Ахматовой раннее стихотворение Юнны Мориц «На Мцхету падает звезда», посвящённое Тициану Табидзе.  Отнести к  ААА строки: «На Мцхету падает звезда. / Крошатся огненные волосы./ Крича нечеловечьим голосом / На Мцхету падает звезда. / Кто разрешил её казнить? / Кто это право дал кретину / Совать звезду под гильотину….» и т.д.  – это не слабо.

Вспоминается велеречивый телекороль Владим Владимыч Познер, продемонстрировавший как-то уверенность, что «Сейте разумное, доброе, вечное…» — это из А.С. Пушкина. Тут дело не в незнании – ошибиться, перепутать что-то в конце концов может каждый, даже филолог, – дело в отсутствии  ощущения того, в каком духе может говорить тот или иной поэт, а в каком – никогда; того – насколько дидактика характерна для Пушкина или какая лексика свойственна и несвойственна Ахматовой…

Это вроде как приписать, скажем, Державину что-нибудь типа: «Средь вьюг проходит Рождество. / Он видит сон: пришли и подняли. / Он вскакивает: «Не его ль?» / (Был зов. Был звон. Не новогодний ли?)».  Или Маяковскому – вроде: «Я буду так стоять, и ты сойдёшь ко мне / С лиловых облаков, надежда и услада!/ Но медлишь ты, и вот я обречён луне, / Тоске и улицам пустого Петрограда…»

Нет чутья – так, быть может, хотя бы элементарное, простейшее понимание того, что есть стихотворение, что с чем в нём рифмуется и т.п.? Не дождётесь. Демонстрация понимания:
«В русском языке для слова «жираф» рифм мало. Рифмуя с жирафом слово «Чад», поэт подтверждает это правило. Из чего складывается поэзия? С рифмами разобрались, теперь об эпитетах…»

Для таких «разбирающихся» приходится устраивать благотворительный ликбез. Хрестоматийные строки Гумилёва («Гумилёв, — пишет Катаева чуть ранее, — поэт уровня КСП») звучат так:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд.
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Как видите, дети, рифмы тут обычные, перекрестные: слово «взгляд» рифмуется с «Чад», а слово «обняв» — с «жираф». Хорошие рифмы, вполне чёткие и небанальные.

Нечувствительной к таким простым вещам, видимо, невозможно будет и объяснить, что вот так цитировать известные строки: «Я сошла с ума, о мальчик странный, / В понедельник, в три часа…» и «Ни один не дрогнул мускул / просветлённо-злого лица» — неправильно не столько из-за факта ошибок (надо: «в среду» и «не двинулся»), сколько из-за того, что подобные ошибки приводят к уловимому ритмическому сбою в стихотворениях, что было б немыслимо для любого профессионального поэта.

А иногда кажется, что неточное цитирование у Катаевой – результат даже не столько нечуткости, забывчивости и небрежности (непростительной, когда пишешь книгу), а … записи с чужого пересказа.  Ну да, кому-то Рабинович напоёт по телефону Паваротти или Доминго, кто-то что-то продекламирует по памяти госпоже Катаевой – и готово.

Потом в книге «Другой Пастернак: Личная жизнь. Темы и варьяции» (Да, да, и про этого поэта, точнее, его частную жизнь, у неё книжка имеется! И про Пушкина с Толстым, кажется, тоже … — ДВ.) она «Ранние поезда» назовёт утренними, хрестоматийнейшую строку переведёт как «Какое, говорите, у нас на дворе тысячелетье?» (да ещё добавит при этом полную нелепицу: «С историей и людьми Пастернак, пожалуй, тоже не слился, и со временем путался…»), а уж на стихотворение «Уроки английского» сошлётся вовсе удивительным образом.

Ну, уверена она почему-то, что автор там говорит: «Об иве, иве разрыдаюсь» (поскольку это повторено снова, — опечатка исключается). Ну чего б хоть раз в жизни не попытаться самой прочесть то, о чём берёшься писать, — а вдруг понравится, вдруг да возникнет какое-то понимание: «Когда случилось петь ДездЕмоне (Такое ударение у автора! – ДВ.), -/А жить так мало оставалось, -/ Не по любви, своей звезде она, / По иве, иве разрыдалась».

«Есть пародия на Евтушенко: Идут белые снеги, а по-русски снега. Есть слово «заснеженный». Слова «оснеженный» нет, но ( …)  оно есть в её стихотворении: Оттого и оснежённая даль за окнами тепла».

Что сказать? Автор пародии был неправ: по-русски — как раз «Белы снеги выпадали, серы зайцы выбегали»…  Катаева же – ничего не подозревает о словотворчестве как одной из прерогатив поэта. Поэт сказал «оснежённая»– и все приняли: даже компьютер не подчёркивает красной линией!

Много чего ещё будет изречено «с умным видом», в качестве самого собой разумеющегося. То вдруг, что Ахматова работала «в найденной кем-то форме и найденной кем-то строфой» (тут впору воскликнуть: «Стоп. А нельзя ли поподробнее?» — Нельзя, читатель, нельзя!). То – что мистификации, буффонады, карнавалы масок, вошедшие в литературную моду в начале прошлого века – «отрицают традиционные русские формы» (как будто всё это напрочь отсутствовало что в народной, что в придворной культуре; как будто не было Лермонтовского «Маскарада» и проч.!).

Или – воистину замечательное по глубине высказывание:

«Советское литературоведение было акмеизмостремительным, центром его был, естественно, Мандельштам (советское, центром которого был Мандельштам – не слабая, согласитесь, картина мира у человека в голове! – ДВ.) – рикошетом так же значительна становилась Ахматова. Научный метод универсален. Ахматову изучали так же тщательно, как изучали Мандельштама, не давая её поэзии оценок, то есть изучали параметры её поэзии, тем самым вознося её в ранг значительных поэтов». Это, вообще, о чём?

Уровень безаппеляционности стабильно высок. Вот как, к примеру, брошено про стихотворение «Слушая пение», посвящённое Галине Вишневской: «… услышав её пение единожды в жизни (а точно известно-то, что единожды? – ДВ.), по радио, воспользовалась предлогом и написала трескучее банальное стихотворение». То, стало быть, стихотворение, что заканчивается незабываемым: «Будто там впереди не могила, а таинственный лестницы взлёт»…

Короче, — и эти люди будут нам что-то говорить о поэзии и поэтах??
Впрочем, не вполне логично время от времени следуют такого рода заявления:

«Я не хочу быть её исследовательницей, она мне неинтересна. Я читаю то, что о ней написали люди, чем она захватила их, как она их себе подчинила. Феномен Анны Ахматовой – в этом, а не в ней самой».

Как тут не возопить: дамы, если вы так понимаете творчество, как демонстрируете, то есть, если оно вам, в общем-то, побоку – ну чего вам тогда дались все эти странные, непонятные существа — поэты? Нравится покопаться в жизни и судьбе знаменитостей и их ближайшего окружения – так почему б не выбрать себе что-нибудь более подходящее? Короля Эдуарда VIII там, принцессу Диану, Грейс Келли, Мерлин Монро, Коко Шанель… мало ли!

Тех, кто вообще ничего не творил – просто жил на виду, или тех, кто творил духи и платья (при всём нашем уважении к данному занятию), или тех, кто занимался чистым исполнительством. О музыкантах тоже, наверно, можно: во всяком случае, в главе «Слушая бемоли» Катаева вроде бы демонстрирует, что в этой сфере разбирается явно побольше, нежели в литературной. (Ахматовой, понятное дело, в знании и понимании музыки отказано.)

Но хочется, хочется на своей литературоцентричной родине колебать пьедесталы — не ими любимых, не ими понимаемых. Ну просто зуд одолевает. Понимая, что всерьёз, аналитически, не на уровне «ндра – не ндра», «понятное – не понятное»,  замахиваться на творчество – не по зубам, некоторые считают, что можно разоблачить, принизить, высмеять личность («Посмеются и над Анной Андреевной Ахматовой») – и дело будет сделано. Миссия выполнена.

Как это делается (аргументы, факты, матчасть) – сейчас увидим.

МАТЧАСТЬ

В упомянутой книге «Другой Пастернак», где, к счастью, Пастернака как такового – минимум, а максимум – его женщин (первая жена рассматривается с если не ненавистью, то – с предельным отторжением, вторая – с высокомерной снисходительностью, любовница – с брезгливо-изучающим интересом), про Ахматову будет брошено вскользь и, как обычно ничтоже сумняшеся: «В Ахматовой ему действительно нечем было особенно восторгаться».

Восторженные же дарственные надписи на книгах – это, значит,  оттого, что он «себя так пылко любил, что нашёл ещё один, изощрённый способ выражения этой любви – через мысли, якобы посвящённые другим». Должно быть, и стихотворение «Мне кажется, я подберу слова, похожие на вашу первозданность» — тоже от любви к себе. И слова о значении, которое сыграла её книжка в его жизни, в «Людях и положениях» — тоже. (Знаем, Ахматовой показалось этого недостаточно и вроде бы вызвало обиду – но то, что поэты бывают ревнивы в таких вещах – судить не нам.)

Катаева не раз повторит, что крупным поэтом Пастернак Ахматову не считал. Но что ж тогда, к примеру, письмо с подробнейшим и опять же восторженным разбором сборника «Из шести книг» (28 июля 40 г.)? Катаева его (письмо) не знает – или делает вид, что не знает? Создаётся впечатление, что такого (недостаточно добросовестное изучение материала либо – сознательное игнорирование, умалчивание, когда он невыгоден для концепции) у Катаевой всегда примерно поровну.

Вот, к примеру, требуется доказать, что «Ахматова и её бешеная слава – вполне эстрадного толка».  Из чего следует: «Не зря она себя сравнивает с Шаляпиным, «мы не тенора», не зря так ревнует к «эстрадникам»».

Боже, Шаляпин (бас) тут-то, вообще,  причём? Видно, кто-то, читавший рукопись Катаевой, обратил на это внимание, поправил, и вот уже в другом месте книги читаем: «То, что она одёрнула Блока, — Александр Александрович, мы не тенора, — может, всё было наоборот, но вот порядок выхода на сцену всегда её занимал…»

Как это было на самом деле, мало-мальски осведомлённый читатель наверняка помнит из ахматовских «Воспоминаний об Александре Блоке»: «К нам подошла курсистка со списком и сказала, что моё выступление после блоковского. Я взмолилась: «Александр Александрович, я не могу читать после вас». Он – с упрёком — в ответ: «Анна Андреевна, мы не тенора». В это время он был известнейшим поэтом России…»

Вот всё у неё, Катаевой, так!

Но иной раз доходит до упрямого оспаривания свидетельств из первых рук. Допустим, пишет Михаил Ардов о том, как ААА архитектуру любила, ценила и его приобщала – а Катаева в ответ: «она ничего и никого не любила. Все её высказывания  об архитектуре – негативные!»

Между тем, всё тому же читателю, как свидетельства Ардова, так и утверждения Катаевой — ни к чему, если образ родного города в её поэзии давно вырос до нарицательного значения «Петербург Ахматовой» (по аналогии «Петербург Пушкина», «Петербург Достоевского» и т.д.). Сказать, что этот образ негативен – глупость очевидная. Вспоминать тут про Царское село или про её интерес к настоящей, исторической Москве – излишне.

Или вот – отношение к фактам совсем уже конкретно-житейским. Описывая времена, когда в Черубину де Габриак (Елизавету Дмитриеву) были влюблены Гумилёв и Волошин, а в Любовь Дмитриевну Менделееву – Блок и Белый, — т.е. годы дореволюционные, Катаева продолжает: «Любовь Дмитриевна, толстая, большая, с выбитыми зубами (? –ДВ.) – скоро умерла, Черубина … угасла в ссылке… Кто их помнит? Кто помнил бы жеманную прелестницу Аню Гумилёву, … — не случись и ей не вовремя умереть?»

«Скоро» и «вовремя» — это, вообще-то 1928 (Черубина) и 1939 (Л. Менделеева-Блок).  «Жеманную прелестницу Аню», выпустившую к 28-му году сборники «Вечер», «Чётки», «Белую стаю», «Подорожник» и «Anno Domini» — несомненно, помнили бы (даже, если бы речь шла о «до Революции», то и трёх первых сборников, выдержавших множество переизданий, хватило бы!). А её же, оставившую к 39-му ещё и  не публиковавшиеся тогда рукописи – тем более.

Таким же образом, походя, раздаются безапелляционные утверждения о других знаменитых личностях. Например, о великой пианистке Юдиной: «… когда с возрастом, очевидно при ослаблении ума, силы духа, способности к познанию и творчеству, отступила перед авторитетом и приняла православие (до этого, как св. Владимир, перебирая другие христианские конфессии), то это … без того, чтобы восклицать: и монашенки я стройней…».

То есть, одни перлы: «с возрастом», «при ослаблении ума» — это в девятнадцать лет. «Монашенки я…» — не «стройней», а «скромней» — и это строчка не из Ахматовой, а из Набокова, пародировавшего ахматовских подражательниц. Но самое восхитительное, конечно, это князь Владимир, раздумывавший: лютеранство нам, братии, на Руси принять, или, может, того… к мормонам податься?

Тут опять всплывает Владим Владимыч Познер, тоже как-то недовольно вопросивший: а чего это Владимир не выбрал католичества? Атеистам, конечно, многое невдомёк, — в том числе, что раскол в христианстве произошёл не изначально, но если Познер в советской школе не учился, то госпожа Катаева могла бы помнить из уроков отечественной истории: князь выбирал не из несуществующих тогда христианских конфессий, а из религий: мусульманства, иудаизма и единого христианства…

Занятна и маниакальная настойчивость Катаевой в подчёркивании того факта, что второй и третий браки Ахматовой (с В. Шилейко и Н. Пуниным) – неофициальные, незаконные, гражданские. Казалось бы – какая разница, что для нашего времени, что для времени сразу после революции, когда такие браки – дело обычное? Катаевой отчего-то – важно. Ну, так её уже после первой книги доводилось поправлять, и снова придётся, ибо не внимает, продолжает утверждать, что якобы «не хотел жениться-то!»: брак с Шилейко как раз был зарегистрирован — в 1918 году, после развода с Гумилёвым.

А официальный развод с Шилейко состоялся  8 июня 1926 г. , т.к. тот «собирался вступить во второй брак… При разводе впервые официально получила фамилию Ахматова (ранее по документам носила фамилии своих мужей)» (См.:  Черных В.А. Летопись жизни и творчества Анны Ахматовой. — М.: Индрик, 2008).  Легче вам теперь от этого, госпожа Катаева? Или, наоборот, сложнее? Мы тут, в любом случае, не при чём.

ФИЛОСОФСКОЕ, ТИПА, ОСМЫСЛЕНИЕ

Мимолётный навет – черта, этим книгам присущая,  ну как жёлтая листва осени. Допустим, так: «… в годы её юности, во время Первой мировой, она тоже («Тоже» — это потому, что смела во Вторую мировую бояться бомбёжек… Интересно, сама-то госпожа К. уверена, что никогда нипочём не забоится? – ДВ.) заслужила упрёки в бездействии и трусоватости, обрамлённой воинственными стихотворными призывами».

Кем и когда предъявлялись подобные упрёки, не уточняется. Автору этих строк, немало читавшей на тему Ахматовской биографии, ничего подобного не попадалось ни разу. А что ж такое эти «воинственные стихотворные призывы»? Неужто «Памяти 19 июля 1914»? Не похоже. Так неужели ж «Молитва»? Напомним знаменитое:

Дай мне горькие годы недуга,
Задыханья, бессонницу, жар,
Отыми и ребёнка, и друга,
И таинственный песенный дар –
Так молюсь за твоей литургией,
После стольких томительных дней,
Чтобы туча над тёмной Россией
Стала облаком в славе лучей.

Довольно дерзкий программный манифест, если исходить из представлений о том, что «приличествует» женщине, а что – нет. Как тут не привести рассуждения нынешнего ВПЗРа  Б. Акунина: «Настоящая Женщина никогда не предаст любимого человека или своего ребёнка ради идеи, или Родины, или даже спасения всего людского рода. А Настоящий Мужчина никогда не предаст идею или Родину, не говоря  уж о судьбах человечества, ради любимой женщины или ребёнка. Потому что для мужчины предать веру, в какую бы там ерунду он не верил, это предать самого себя. А предав себя, он перестанет быть Настоящим мужчиной».

Так что ААА, видимо, была женщиной не Настоящей, как и Ненастоящим мужчиной был Альбер Камю, утверждавший, что он скорее останется со своей матерью, а с не Родиной. Но  эти речения Акунина у нас лишь к слову; нам интересно то, как осмысляет «Молитву» Т. Катаева.

В духе самом плоском и обывательском, вестимо: «… как надо чем-то пожертвовать, так она нет бы своим – здоровьем, славой, красотой – сразу предлагает других людей. Понятно, что и она как-то будет переживать от потери: что ребёнка, что друга, но всё-таки к чему раскидываться чужими жизнями».

Ну, во-первых «отними» ещё не означает «забери жизнь, убей». Во-вторых, — отчего ж проигнорировано про «таинственный песенный дар», талант? Добровольный отказ от главного божьего дара, которым Он наградил, чтобы взамен Россия, Родина устояла, выжила в страшной войне (что сама по себе способна, кстати, истребить и ребёнка, и друга, и всё вокруг) – это не шутка. Это как у Достоевского: «Если Бога нет, какой же я тогда штабс-капитан?» Если России не будет – то какой из меня поэт, мать, жена?.. Без Родины у национального поэта всё как-то обессмысливается. Но даже чтобы пытаться, допустим, оспорить такой подход к жизни – нужно его для начала понять, осознать, осмыслить. Куда там!..

Уверенность, что можно смело и твёрдо вещать обо всём, что попадёт в поле зрения, по-своему даже восхитительно. Допустим:  «Искательницам, монахиням хочется двигаться вперёд. Но путь их не прям, он – не к цели, монашество не предписано нам как правильная дорога, это – боковая ветвь… подвиг её никогда не будет великим и она нас ничему не научит».

Про невеликий подвиг, к примеру, Ефросинии Суздальской, или Ефросинии Полоцкой, или современницы нашей Матери Терезы мы тут комментировать не нанимались.  А по поводу «не предписано» — снова, извините,  из области матчасти.

Апостол Павел, вообще-то говоря, отвечал вопрошающему, надо ли ему жениться: «Лучше было бы, как я есть» (т.е. безбрачен; впрочем, было добавлено, что обычные люди, подверженные житейским искушениям, жениться не только могут, но должны). Он же сказал: «Выдающий замуж свою девицу поступает хорошо, а не выдающий – лучше». Тема, короче, не из тех, за которые можно браться с кондачка. Но только – не для Катаевой. Ей можно. Всё, повторяем, у неё так!

СДЕЛАЙТЕ ЕЙ КРАСИВО!

Если Милая Мила желала бы, чтоб всё у объекта её внимания было правильно, по-мещански добропорядочно и «блаародно», то Катаева у нас, ко всему вдобавок, – большая эстетка. В её книгах постоянны «фэ» и «фи», предъявляемые персонажам: что за имя, что за фамилия такие неблагозвучные! Что за внешность! Какой не изысканный интерьер! Как можно работать в журнале с таким приземлённым названием! И т.д. и т.п.

Это «сделайте мне красиво!» по-своему комично, когда некто, никакими видимыми достижениями культуру не обогативший и в тяжёлых испытаниях не замеченный, начинает предъявлять такого рода требования к миру великих эпох, великих творцов и нешуточных судеб. С этими, господин учитель, заботами – к той же Коко Шанель, пожалуйста (небось, и у той нашли б, к чему придраться!). В лучшем, причём, случае. Соответствовать  чьему-то субъективизму и вкусовщине, вообще-то,  не обязан никто.

Подводя итоги: восторженные окололитературные тусовки, как уже было сказано, нередко  удручают и одновременно забавляют тем, что частенько сотворяют себе кумира, забывая либо ничего не понимая в главном –  его творческой составляющей, из-за чего всё обессмысливается, и становится непонятным, чего это они не выбрали себе какой-нибудь фотомодели или спортсмена-культуриста. И в околоахматовской такого, разумеется, предостаточно.  Однако ж и «антиахматовские» («антицветаевские» и т.д.) покуда демонстрируют всё то же самое – лишь с отрицательным знаком.

Так что, если замах на «отмену рабства»  был рублёвый (много, многорублёвый!), то удар… судите сами. Добровольные тусовочные «рабы» от своего положения не откажутся, им там и так —  в любом случае  — приятно и занимательно, а от добра добра не ищут. К тем же, для кого во главе угла всегда исключительно поэзия, кто знает, понимает, ценит и любит её любовью настоящей, зрячей, проверенной – такого рода попытки не по адресу. Тут миссия провалена. Да и вряд ли выполнима в принципе.

Tags: Ахматова, Блок, Валикова, Пастернак