Баллада о Гвозде
Ровно год назад не стало Новеллы Матвеевой…
Дарья ВАЛИКОВА
Фото: «Новая газета»
Странное ощущение, возникшее при этом известии, отметил тогда прозаик Сергей Левочский:
«Прочитал я в конце «Новой газеты» и не поверил. В самом деле, как это не к месту. Сразу после соблазнительных грехопадений в 57-й школе, буквально на следующей странице, всегда ехидно ухмыляющийся (дай Бог ему здоровья, а то бы никто ничего и не узнал) Дмитрий Быков пишет: «Умерла…». Да так ли это? Может быть, опять троллят, снова чья-то пиарная провокация? Ведь за окном — сентябрьская тишь, и мы все сидим тихо, и никто не мчится, заламывая руки, на Таганку, не выстраиваются по Арбату колонны томных дев с шикарным траурными розами и, главное, молчит Сеть. А, впрочем, нет: Википедия уже отметила 4 сентября, и даже вот, пожалуйста, очень коротко: действительно, отошла нищая бабуля, 81 год, о панихиде нет информации, предполагается, что соответствующие мероприятия пройдут в узком родственном кругу».
Не то, чтобы возникал сакраментальный вопрос: «Ой, а сколько ж ей было лет? Мы-то, грешным делом, думали…» Вроде бы знали все эти годы, что она жива, работает: ведь и интервью какие-то появлялись (правда, совсем редко), и книги выходили (увы, ничтожными тиражами), и даже Госпремию Российской Федерации в начале нулевых выдавал сам Президент… Но всё равно в памяти эта необычная женщина-бард оставалась где-то там, примерно в шестидесятых-семидесятых, когда песни её звучали, казалось, повсюду.
«… А вы, дедушка, чему так удивляетесь? Ведь уже давно никого нет! Ведь давным-давно канули в лету сентябрьские деньки странноприимного Курска. Давно уплыл в небытие Ваш, дедушка, десятый класс 1967 года и испарилась там прелестная отличница Валя-Валентина, инициативно читающая лекцию о Новелле Матвеевой. Отдали первой красавице школы, по-мальчишески коротко подстриженной, видимо, рассчитывая на аншлаг, весь огромный актовый зал, но пришли только несколько мальчиков — её воздыхателей, меня включая. Что рассказывала она тогда так страстно, то и дело поправляя мизинцем свои огромные круглые очки? Кто ж вспомнит? В моей памяти остался лишь некий блаженненький напевчик, который все звенел и звенел в моем мозгу, пока мы сбегали тем теплым сентябрьским вечерком с горки к себе в Стрелецкую слободу.
Звенит и сейчас:
Из-за угла, как вор, выглянул бледный двор:
Там, на ветру волшебном, танцевал бумажный сор…
Детская, глупенькая песенка. Ну не знал я тогда, по молодости, «из какого сора растут стихи, не ведая стыда»!
Умерла и девочка, всегда ходившая по новокузнецким улицам какой-то странной неземной походкой, запрокинувши светлую головку к дымным сибирским небесам, и когда-то протяжно спевшая осеннему ненастью:
Какой большой ветер, напал на наш город.
С домишек сдул крыши, как с молока пену…»
Да, у каждого из нас собственные воспоминания о первых впечатлениях, свои ассоциации с теми, кто, быть может, открыл нам эти песни когда-то впервые – и навсегда. Свои «Вали-Валентины» и безымянные сибирские девочки… Свои любимые строки и мелодии: «Какой большой ветер напал на наш остров», «Я леплю из пластилина, пластилин нежней, чем глина», «Ах, как долго-долго едем, как трудна в горах дорога…», «Развесёлые цыгане по Молдавии гуляли» и многие ещё…
Было немало тех, кого раздражал её «детский» голосок: мол, стихи настоящие, но к чему это наивно и мелодически монотонно звучащее сопровождение? Можно было бы обойтись и без этого! Однако есть и мнение, что стихи, вообще, нуждаются именно в монотонном, однообразном, принципиально не артистическом исполнении – тогда как раз лучше улавливаются их «неприукрашенные» смыслы.
А что до семиструнной гитары – так поэзия, как известно, изначально не обходилась без какого-либо музыкального инструмента; если поэту это необходимо здесь и сейчас – значит, он будет себе петь и аккомпанировать, всё в его власти. (Ну, а чьи бардовские песни – это просто бардовские песни, чьи – прошли проверку временем и остаются в корпусе национальной поэзии, покажет время… Уже показало.)
FB.ru
Интересно само происхождение нашей героини. Литературная семья, связанная с Дальним Востоком: дед – Николай Матвеев-Амурский, писатель, автор первой «Истории города Владивостока», отец – Николай Матвеев-Бодрый, географ и историк-краевед, мать – поэтесса Матвеева-Орленева, дядя – поэт-футурист Венедикт Март (Матвеев) и, наконец, его сын Иван Елагин, наиболее известный поэт-эмигрант второй волны, приходящийся ей двоюродным братом…
Но при этом сама Новелла появилась на свет уже в противоположном конце страны, в Царском (тогда – Детском) селе, а выросла в Москве. Однако образом жизни никак не походила на столичную девицу из творческой семьи: уже в шестнадцать лет стала работать в подмосковном детском доме; затем, будучи принятой в Союз писателей, она окончит даже не Литинститут, а Высшие литературные курсы при нём, да и то заочно.
С ранних лет погружённая в поэзию, она, судя по всему, ни в каком специальном образовании (помимо самообразования!), равно как и в литературной тусовке, творческой богеме не нуждалась совершенно. Достаточно было любимого мужа – поэта Ивана Киуру — с ним она писала в соавторстве, сочиняла песни и на его стихи тоже…
Когда он умер (что совпало по времени с наступлением новой, постперестроечной эры, для коей поэзия превратилась в анахронизм), её существование стало почти совсем уединённым. Осталась только повседневная работа: стихи и песни, пьесы и проза, статьи и переводы, эпиграммы и пародии…
Её необычность, нестандартность, неформатность чувствовались во всём, чем-то напоминая то Цветаеву времён военного коммунизма, то «блаженную» Ксению Некрасову – в России всегда хватало поэтов «не от мира сего»… Самой же сказано: «Я — человек дикий, вести себя не умею. Мне очень легко выглядеть смешной. Поэтому я стараюсь быть как-то отдельно…»
Говорят, что она страдала от специфического недомогания: вестибулярный аппарат вообще не переносил любого из видов транспорта, так что даже на свою дачу в Сходне вынуждена была ходить пешком (почти из центра Москвы)! На этой даче, кстати, она и проведёт последние годы жизни, мало с кем общаясь; кажется, даже безо всяких телевизоров и компьютеров… Там же и скончается.
«… не унывайте, старина! – завершал свой спонтанный некролог Сергей Левочский. — Ведь мы-то живы! Не стреляют в белых лебедей в провалившейся в небытие стране. Их там просто нет. Они все давно улетели. Достается разве что чайкам. Но их не так жалко. Ведь нам все равно плыть за ними в корабликах из древних газет».
Сказано горько и, будем надеяться, не совсем справедливо. Кстати, «кораблик из газеты вчерашней», обычно приписываемый ей, вообще-то принадлежит… перу Роберта Рождественского! Да-да, это он, а не Новелла Матвеева, на самом деле является автором слов песенки «Я мечтала о морях и кораллах…», исполненной Татьяной Дорониной в культовом фильме «Ещё раз про любовь». Это, если вчитаться, — пародия на всевозможные бардовские штампы тех времён, которые поэт «соорудил» по просьбе сценариста.
Однако тот нелиняющий солнечный зайчик – действительно, запал в души накрепко! (А вот апокриф о Корнее Чуковском, который то ли падал со стула, то ли прыгал через него от удовольствия при чтении «Солнечного зайчика», объясняется просто – речь шла о другом одноимённом стихотворении, действительно написанном Новеллой Матвеевой.)
То, что лирика её переполнена всевозможной книжной романтикой прежних времён, экзотикой дальних стран (в которых никогда не бывала), тоже, надо сказать, давало благодатную почву для пародирования (достаточно вспомнить Левитанского: «Где тритоны бьют в тамтам, пребывая в трансе,/ где течет река Шампунь от Шампани вспять,/ ехал фокусник-чудак в старом дилижансе,/ ехал зайцем раз и два, три, четыре, пять…» и т.д.).
Если бы всё тем и ограничивалось – говорить было б не о чем. Однако весь этот антураж «лавки колониальных товаров» у неё не ощущается самоцелью, но лишь придаёт колорита и образной выразительности главному: проникновению в суть вещей; «Душа вещей» — прекрасное название одного из ранних сборников («Мне скажут: брось мечты, рисуй действительность; /Пиши как есть: сапог, подкову, грушу…/ Но есть и у действительности видимость, /А я ищу под видимостью душу»).
Комсомольская правда
Одна из главных её песен – «Девушка из харчевни» (иногда ещё пишут: «таверны») — производит впечатление стилизации то ли шотландской, то ли ещё какой европейской баллады, что само по себе могло бы показаться слегка манерным… Но всё это улетучивается перед глубиной как бы незатейливого текста. Можно сказать, программного. Приведём его целиком:
Любви моей ты боялся зря,
Не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.
А если ты уходил к другой,
Или просто был неизвестно где,
Мне было довольно того, что твой
Плащ висит на гвозде.
Когда же, наш беспокойный гость,
Ты умчался, новой судьбы ища,
Мне было довольно того, что гвоздь
Остался после плаща.
Теченье лет, шелестенье дней,
И снег, и ветер, и дождь…
А в доме событья страшней:
Из стенки вынули гвоздь.
И снег, и ветер, и шум дождя,
Теченье дней, шелестенье лет…
Мне было довольно, что от гвоздя
Остался маленький след.
Когда же и след от гвоздя исчез
Под кистью старого маляра,
Мне было довольно того, что след
Гвоздя был виден вчера.
Любви моей ты боялся зря,
Не так я страшно люблю.
Мне было довольно видеть тебя,
Встречать улыбку твою.
И в теплом ветре ловить опять
То скрипок плач, то литавров медь…
А что я с этого буду иметь —
Того тебе не понять!
Как часто доводилось слышать, что — вот он, женский идеал самозабвенной жертвенности, непритязательной скромности, беззаветной любви и проч., и проч. Да так ли оно всё? Если подумать, эта девушка не столь печалится об объекте своей привязанности, сколь осознанно лелеет и пестует свою печаль. Ибо знает: душа должна томиться о чём-то недосягаемом, идеальном, прекрасно-несбыточном; только тогда человек может быть собственно человеком. И то, что этот самый объект равнодушен к ней – даже к лучшему; ибо он, в конце концов, — только повод… Преданность мечте – выше и важней её осуществления. Так что, на самом-то деле, эта условная девушка из условной харчевни — образец силы духа и независимости, стойкости и премудрости…
Последнее же ударное двустишие предстаёт великолепным афоризмом. Разумеется, многим не дано понять — что от этой жизни можно желать, если не осязаемого успеха, или благосостояния, или власти над себе подобными? Другие же помнят, что последним обязательно предстоит стать первыми — если души не потеряют. Автор этих песен – несомненно, из таковых.
