БОСАЯ МУЗА РОБЕРТА БЁРНСА

Дарья ВАЛИКОВА

Из только что вышедшей книги «Чего почитать, если нечего почитать – 2»

Если найти время для спокойного чтения и полистать увесистый том Роберта Бёрнса, то может сам собой возникнуть вопрос: а существует ли ещё какой зарубежный поэт, которого наш народ знал бы лучше или хотя бы так же хорошо, как этого шотландца, жившего и умершего в восемнадцатом веке?

«Знает» — конечно, в том смысле, в каком Цветаева говорила о скульпторе Опекушине: мол, фамилию-то вообще мало кто слыхал, зато с опекушинским Пушкиным знакома вся первопрестольная. Так и тут.

К примеру, ребёнок, которому в советском детстве читали «Народную сказку» из маршаковской книжки, вряд ли забудет смешных старика со старухой, что бранились-бранились по поводу того, кому следует закрыть дверь на улицу, а затем порешили: тому, кто заговорит первый. И то, как насмерть молчали они по своим тёмным углам – даже тогда, когда в хижину вошли непрошеные гости, забравшие и табачок, и пиво, и провизию из печи:

«Всё взяли гости, что могли, и вышли за порог. / Идут двором и говорят: — Сырой у них пирог!..» После чего: «А им вослед старуха: — Нет! Пирог мой не сырой! / Ей из угла старик в ответ: — Старуха, дверь закрой!»

А про то, что это Маршак перевёл из Бёрнса, он может не только не запомнить, но и вообще не узнать (не везде и указывалось). Так же, как и: «Ворон к ворону летит, / Ворон ворону кричит…» — разве не А.С. Пушкин? (Пушкин, конечно, но и Бёрнс!)

Тем, кто стихов вообще не читает, от Бёрнса всё равно не уйти. Он – в комедиях, мюзиклах, серьёзных фильмах и эстрадной лирике. «Любовь и бедность навсегда / Меня поймали в сети», — будут подпевать граждане тётке Чарлей из Бразилии; вполне вероятно, что многими сие будет восприниматься как «песня на слова Калягина». Другие при случае охотно процитируют: «И какая нам забота, если у межи / Целовался с кем-то кто-то вечером во ржи» — из… честно говоря, не вспомнить, — из чего-то развесёлого с участием Гурченко. Градский озвучит «В полях, под снегом и дождём» и «Мне нужна жена, лучше или хуже / Лишь была бы женщина, женщина без мужа». Алиса Фрейндлих трогательно пропоёт: «Моей душе покоя нет. / Весь день я жду кого-то…», а Татьяна Доронина с надрывным пафосом прокричит: «И я была девушкой юной, / Сама не припомню, когда!..»

Есть ещё «Ты свистни – тебя не заставлю я ждать…»; есть – для любителей классики – вокальный цикл Г. Свиридова, исполняемый великолепным басом А. Ведерникова. Незабываемо: « — Кто там стучится в поздний час? / — Конечно я, Финдлей! / — Ступай домой, все спят у нас! / — Не все! – сказал Финдлей…»

Или: «В деревне парень был рождён, / Но день, когда родился он, / В календари не занесён. / Кому был нужен Робин?..» — отличная песенка, то ли про Робина Гуда, то ли про самого Роберта-Робина Бёрнса (лень выяснять, да и к чему?). Англичанин ли, шотландец – тонкости несущественны, главное, парень что надо! А уж: «Всю землю тьмой заволокло, / Но и без солнца нам светло. / Пивная кружка нам луна, / А солнце – чарочка вина…»!!

Последняя тема в творчестве Бёрнса – сквозная. Не потому ли, возникает мысль, так близок поэт нашему читателю? Кажется, никто не прославлял это дело столь простодушно – разве что Омар Хайям? В самом деле, века идут – картина та же:

Когда у полной бочки эля,

Вполне счастливые от хмеля,

Мы не считаем вёрст, канав,

Мостков, опасных переправ –

До нашего родного дома,

Где ждёт жена, храня сурово

Свой гнев, как пламя очага,

Чтоб мужа встретить, как врага.

Видно, такие пристрастия непреходящи, особенно в социально напряжённом обществе, ибо «кто пьян, тот сам себе король!». А право каждого быть самому себе королём – и отнюдь не только тогда, когда сливаешься в экстазе с Джоном-Ячменным зерном (то есть – излюбленным шотландским пивом) – краеугольный камень бёрнсовского мировоззрения. Сын бедного фермера, он провозгласит со всей определённостью:

Пусть родом,

Доходом,

Гордится знатный лорд –

Шотландской,

Крестьянской

Породой был я горд.

И, уже став впоследствии знаменитым поэтом, вращаясь среди людей влиятельных, знатных, Бёрнс не изменил своего мнения, что «Нет в мире лучше ремесла. / Чем резать землю плугом». Большую часть жизни он фермерствовал, воспевая тяжёлый и благородный труд земледельца, его быт, его маленькие радости, его жизненные ценности. Эти ценности предельно просто будут сформулированы в знаменитой «Честной бедности»:

Кто честной бедности своей

Стыдится и всё прочее,

Тот самый жалкий из людей,

Трусливый раб и прочее.

При всём при том,

При всём при том,

Пускай бедны мы с вами,

Богатство –

Штамп на золотом.

А золотой –

Мы сами!

Честная бедность не есть нищета люмпена, которому нечего терять  и незачем стараться. Эта бедность предполагает неустанный труд, который, однако, в несправедливо устроенном обществе редко увенчивается достатком. Но пронизывающая людские отношения протестантская этика не позволяет завидовать неправедному (а тем более праведному) богатству, а велит трудиться как можно больше и лучше, не врать, не воровать, не льстить никому – а там будь, как будет.

Не плут, не мошенник,

Не нажил я денег.

Свой хлеб добываю я сам, брат.

Немного я трачу,

Нисколько не прячу.

Но пенса не должен чертям, брат!

Свой жизненный принцип Бёрнс выразит недвусмысленно: «Я не хозяин никому, / И никому я не слуга».  В идеале для него, пожалуй, в знаменитой триединой формуле свобода и братство увязаны не столько с равенством (ведь оно – вещь опасная, если претендует на большее, нежели на равенство всех перед законом; стремления же «отобрать, чтоб уравнять» у Бёрнса не обнаружить), сколько с разумом, с просвещением. В стихотворении «За тех, кто далёко, мы пьём», словно предвосхитившем пушкинскую «Вакхическую песню», сказано:

Свободе – привет и почёт.

Пускай бережёт её Разум.

А все тирании пусть дьявол возьмёт

Со всеми тиранами разом!..

… Да здравствует право читать.

Да здравствует право писать.

Правдивой страницы лишь тот и боится,

Кто вынужден правду скрывать.

А вообще – «Что милей человеку на свете, / Чем свобода, покой и любовь»?  Живое сочувствие маленькому человеку наполняет произведения поэта. Кажется, никто тут не забыт, не обойдён вниманием – ни бедные бесприданницы, ни обманутые простодушные парни, ни несчастные мужья-подкаблучники, ни даже страдальцы, преследуемые зубной болью, которая, как  известно, хуже, чем «Неурожай, недуг, нужда, / Позор неправого суда, / Долги, убытки…»

Сострадания, впрочем, достоин не только человек, достаточно посмотреть на эти заглавия: «Элегия на смерть Пэг Никольсон, лошади священника», «О подбитом зайце, проковылявшем мимо меня», «Полевой мыши, гнездо которой разорено моим плугом»… Поэт считает нужным извиняться даже перед горной маргариткой, также потревоженной им во время пахоты, или взывать от имени целой реки: «Жалоба реки Бруар владельцу земель, по которым она протекает»…

Своя правда имеется у каждого его бродяги в известной кантате «Весёлые нищие» («Голь гулящая» в переводе С. Петрова): и у солдата-инвалида, ставшего никому не нужным под старость, и у бродячего скрипача, и у поэта, которого «не ценит свет», и у прочих обитателей дна. А разве «свет» безупречен перед этим «дном»? Не зря базарный шут утверждает:

Я – клоун бродячий, жонглёр, акробат,

Умею плясать на канате,

Но в Лондон есть у меня, говорят,

Счастливый соперник в палате!

Политических аналогий с нашим днём у Бёрнса не занимать. Наглядно схвачены им всяческие издержки клятой демократии – худшего, по определению его будущего соотечественника, вида общественного устройства (но, правда, за исключением всех остальных, известных человечеству). Голосуй, понимаешь, со всей душой, а потом — любуйся на своего избранника:

В палате досточтимый сэр

Повто́рит, что велит премьер.

Ответит «да» иль скажет «нет»,

Как пожелает кабинет.

Зато он будет вечерами

Блистать и в опере, и в драме,

На скачках, в клубе, в маскараде.

А то возьмёт, и скуки ради

На быстрокрылом корабле

Махнёт в Гаагу и Кале,

Чтобы развлечься за границей…

Однако же Бёрнс, не теряя полностью демократического воодушевления, создаёт своего рода «памятку избирателю» — «Предвыборную балладу», где на вопрос: «Кого пошлём мы заседать / В парламенте и прочее? / Кто лучше может оправдать / такие полномочия?», бодро призывает:

При всём при  том,

При всём при том

Не кошельку, не знати –

Мы голос чести отдаём

На благо всей палате!!

Так что, невзирая на все несправедливости, царящие везде и всюду, поэзия Бёрнса полна социального оптимизма, который увенчивается хрестоматийной строкой: «Настанет день, когда кругом / Все люди станут братья».

Он умер в 37 лет, как и наш главный поэт. Это случилось уже больше 220 лет назад. Начиная с позапрошлого, и особенно в прошедшем, ХХ веке, Бёрнс становится известен и любим в России. Думается, так будет и впредь. Для каждого, кому близко его понятие о чести и достоинстве, кому «равно́ претит судьба рабовладельца и раба», кто любит доброе бесхитростное веселье и согласен с тем, что «От них (женщин – Д.В.) отпасть, / Презреть их всласть — / Позор и грех, и прочее» — Бёрнс просто не может быть «не его» поэтом.

В России были и свои самородки, взять хотя бы Кольцова, Никитина, Ивана Сурикова, Спиридона Дрожжина, не говоря уже о Есенине, да и… — в общем, список можно продолжить (не забыв включить туда, скажем,  авторов песен «Степь да степь кругом» или там «Когда я на почте служил ямщиком» — специалистам известны их фамилии).

Но, кажется, всё же не было поэта до такой степени чисто народного, прямо продолжавшего фольклорные традиции и самого словно бы ставшего фольклорным персонажем, как Бёрнс. Шотландский народ, выразителем которого он стал, по духу оказался довольно близок нашему, как бы мы с ним не разнились. (Много общего-то, впрочем, можно найти у всех или почти у всех – вопрос в том, как высветить это силой искусства.) Поэтому Бёрнс и нашёл в России вторую родину.

В цепочке «Шотландия – её певец – Россия» есть ещё одно, едва ли не основное, звено – переводчик. Переводили Бёрнса многие, успешно и не очень.  Но главным и лучшим мастером этого дела суждено было стать Самуилу Маршаку. Почти полностью представив творчество поэта российскому читателю, он заодно подарил его при этом… ещё и английскому. Точнее, конечно, такому, который может читать по-русски. Ведь многое Бёрнс создал на шотландском диалекте, прочувствовать прелесть которого носителям обычного английского, по их многочисленным свидетельствам, трудней, нежели по блестящим маршаковским работам.

Сам Маршак писал о Бёрнсе так:

Мила и нам, твоим друзьям,

Твоя босая муза.

Она прошла по всем краям

Советского Союза.

Мы вспоминаем о тебе

Под шум весёлый пира,

И рядом с нами ты в борьбе

За мир и счастье мира!

По форме ныне это не может не вызвать улыбки. По сути – в высшей степени справедливо!

Tags: Бёрнс, Валикова, Маршак, стихи, Шотландия