МОСКВА И МОСКВИЧИ В ГРОЗНОМ 41-м
Дарья ВАЛИКОВА. Фото из открытых истояиников.
Брейтвейт Р. Москва 1941. Город и его люди на войне / Пер. Е.В. Смолиной, Ю.В. Фирсова. – М.: Голден-Би, 2006. -456 с.
В год 75-летия Победы книги о войне не могут не вызывать повышенного интереса. Когда на эту тему выходит столько текстов самого разного жанра, легко не только запутаться в новинках, но и пропустить прежние публикации, иногда не получившие достойного внимания в силу разных причин.
Книга сэра Родрика Брейтвейта, бывшего посла в РФ, «Москва, 1941. Город и его люди на войне» была опубликована автором ещё в 2002 году, не «к дате», и переведена затем на 17 языков (включая японский, китайский, индонезийский, иврит…). В России же она вышла 2006-м – к 65-летию Битвы под Москвой. Вышла по Издательской программе Правительства Москвы, с предисловием Юрия Лужкова и без указания тиража.
Судя по всему, тот неуказанный тираж был весьма невелик, чего не скажешь о цене прекрасно изданного и проиллюстрированного фолианта, — и в результате интереснейший труд замечен был явно недостаточно.
Впрочем, среди немногочисленных откликов нашлись и те, что объявили автора (путём подбора непонравившихся цитат) клеветником, переписывающим историю. Ну, во-первых, если кто-то думает, будто на данную тему можно написать глубокое и серьёзное исследование, не касаясь репрессий, потерь, ошибок, обывательского поведения и тому подобных вещей – то пускай попробует.
А во-вторых, всегда есть возможность оспорить авторское мнение по перечисленным сложным вопросам – кто ж возбраняет; но тогда следует не быть голословным, а быть любезным оспаривать те многочисленные документы, включая документы Главархива Москвы, на которые клеветник ссылается (справочный аппарат, где, помимо них, содержатся также ссылки на интервью и беседы автора со свидетелями и участниками событий, прилагается).
Заподозрить же Брейтвейта в заведомой тенденциозности либо каком-то негативном отношении к России и россиянам способен, пожалуй, только не умеющий читать – ну, или предвзятый изначально.
Сразу оговоримся: книга посвящена не столько знаменитой Битве, сколько положению столицы и повседневному существованию её жителей летом, осенью и зимой 41-го года. Как пишет автор: «Эта книга о мужчинах и женщинах Москвы (Не удержусь: ох уж эти «мужчины и женщины», с подачи горе-переводчиков внедрившиеся в нашу жизнь! Это в английском приходится добавлять «и женщин», чтобы было по справедливости; по-русски тех и других всегда прекрасно вмещало слово «люди» (вариант: граждане, население, народ). – Д.В.), которые жили и работали, и отстояли свой город осенью и зимой 1941 года. Она посвящена оставшимся в живых, кто уделил мне так много своего времени, рассказывая о том, как всё это было, а также их детям, внукам и правнукам, живущим сегодня уже совсем в другом городе».
Действительно, отдельные человеческие истории всегда занимают Брейтвейта в первую очередь (как, например, это было продемонстрировано и в другой его книге — «Афган: Русские на войне», о которой в ТАМе уже рассказывалось); в «Предметном индексе» издания имена известных военачальников, политиков, писателей, артистов, учёных перемежаются с именами простых медсестёр, солдат, рабочих, студентов, школьниц и т.д. и т.п.
(Этот «индекс» составлен таким образом, что включает в себя как просто упомянутых в тексте людей (допустим : Левченко Ирина, командир танка (указание страницы); Миллер Петер, д.и.н., вёл хронику московских событий военного времени (ук. с.) ), так и людей с более подробно изложенной историей жизни (Рычагов Павел (1911 – 1941), генерал ВВС, арестован (ук. с.), обвинял Сталина за высокий процент потерь (ук. с.), начало карьеры (ук. с.), расстрелян в октябре 1941 г. (ук. с.); Нестеренко Мария, лётчица, жена Рычагова (ук. с.), арестована за отказ осудить своего мужа (ук. с.)). А также – и неодушевлённые предметы и понятия, например «Площади»: «Даниловская площадь, место гибели зенитного расчёта сержанта Рогуляка (ук. с.) … Сквер Репина, где погибли две пулемётных команды (ук. с.)»…)
Побудительным мотивом к написанию книги стала известная фотография простых москвичей, слушающих по репродуктору на улице объявление Молотова о начале войны. По словам автора, она столь живо напомнила ему такую же мизансцену из своего лондонского детства, что идея сравнить жизнь и судьбы людей двух столиц во время Второй мировой войны его не отпускала.
К тому же о Битве под Москвой (Лондон с подобным точно не сталкивался) в мире знают и помнят гораздо меньше, нежели о Сталинградской и прочих; не оттого ли тот интерес и многочисленные переводы книги, о которых упоминалось выше?
Но прежде всего, в начале книги, Брейтвейт знакомит своих читателей с собственно Москвой, её – в общих, разумеется, чертах – историей, современностью, культурой. Взгляд со стороны всегда интересен; чужеземец может что-то не понимать, в чём-то ошибаться – и при этом обнаруживать такое, чего не замечают или не знают сами жители.
Допустим, следующее: «К 1908 году более трёх четвертей жителей Москвы и прилегающих районов губернии умели читать, и в Москве было больше магазинов, торгующих книгами, чем в столичном Санкт-Петербурге». Причём, одной из популярнейших книг тогда была поэма Джона Мильтона «Потерянный рай», насчитывающая пять или шесть переводов. (Интересно, нынешний рядовой читатель способен её одолеть? – Д.В.).
Мало того — по свидетельству М. Беринга, английского корреспондента на русско-японской войне, она пользовалась огромным успехом у солдат крестьянского происхождения (по его мнению, их «привлекала напевность звучания мильтоновского стиха и красочность повествования, но более всего – русское восприятие мира как арены борьбы между добром и злом, между Богом и Дьяволом, между Христом и Антихристом»).
Москва, как известно, понесла определённые потери во время Революции и последующих голодных лет периода военного коммунизма. А во время сталинских преобразований чудовищным разрушениям подверглись исторические памятники: храмы, монастыри, Сухарева башня и так далее. Древняя столица во многом утратила свою «сказочность», «затмевающую всё, что могло нарисовать воображение», — по определению Нобелевского лауреата Кнута Гамсуна, посетившего её в начале века. (Сколько ж, получается, богатств изначально включал в себя этот город, если после их векового методического уничтожения своими собственными руководителями, с коими и врагов не нужно, — от большевиков до Собянина – даже в наши дни кое-что ещё сохранилось! — Д.В.)
Можно добавить, что соотечественница Гамсуна, тоже Нобелевская лауреатка, Сигрид Унсет, которая после захвата Норвегии фашистами бежала в Америку через СССР и Японию, в своей книге «Возвращение в будущее» описывает Москву 1940 года как город неухоженный, бедный, несовременный – в общем, лишённый лоска европейских столиц.
Вот и Брейтвейт тоже отмечает перемены в не лучшую сторону: «В 1940 г. официально установленная норма жилой площади на одного человека была снижена и составляла примерно три метра – чуть менее 2/3 жилой площади, приходившейся в среднем на душу в 1912 г. (…) В 1933 г. московский рабочий потреблял в среднем менее половины хлеба, не более пятой части мяса и рыбы от своего потребления в начале века».
От себя заметим: действительно, до войны и после неё подавляющее большинство москвичей испытывало разнообразные неустройства, проживало в коммуналках, бараках, подвалах либо в частных деревянных домах без удобств. Однако, не надо думать, будто повсюду в Европе в этом отношении было сильно лучше – например, в книге «История Парижа» автор И. Комбо свидетельствует: «В 1954 г. 81% парижских квартир не имел ванной, 55% — туалета»; много чего можно вспомнить про лондонские и прочие трущобы…
И потом, в предвоенной Москве имелись и свои, если вспомнить, несомненные достижения: метро (лучшее в мире), новые здания в конструктивистском стиле (до сих пор привлекающие продвинутых туристов со всего света); возник прекрасный парк Горького (и другие парки), работали знаменитые театры… (Брейтвейт, кстати, приводит довольно интересные сведения о репертуаре этих театров и об их зрителях.) Да и чисто бытовая, повседневная жизнь города мало-помалу всё-таки улучшалась; собеседники Брейтвейта вспоминают её с ностальгией не только потому, что были тогда молоды-здоровы…
По поводу начала войны, её внезапности для скептически настроенного Сталина, автор пишет следующее: «Разжигание вражды между Германией и Советским Союзом было всецело в интересах Великобритании, и Сталин не хотел попасть в ловушку. Он пришёл к заключению, что угрожающая поза Германии была … блефом… Конечно, это было то, во что Сталин хотел бы верить. Но это заключение Сталина не было ни глупым, ни иррациональным. Оценки аналитиков английской разведки были очень похожими. (…) Тот неоправданный фактами оптимизм, возникший в Москве, был зеркальным отражением пессимистического – с точки зрения англичан – анализа, сделанного в Лондоне. Надежда Сталина была кошмаром Черчилля. Ни один из них в достаточной мере не учёл капризной изощрённости гитлеровского ума. Но для Черчилля в краткосрочном плане это не имело последствий. А Сталина привело близко к катастрофе».
Следом в книге в деталях будут затронуты самые разные темы начала Великой войны в конкретном городе: реакция населения на её объявление, организация эвакуации, создание ополчения, всевозможные проблемы быта, слухи, наступление паники во время немецкого прорыва (и её пика 16 октября, когда возникла уверенность, что в Москву вот-вот войдут немцы); затем — то, как «Сталин наводит порядок» (название главы).
Там, где возможно, автор старается найти параллели со столицей Великобритании. Например, — хотя в целом Москва пострадала от бомбёжек меньше, чем Лондон (интересно узнать, что Лондон немцы бомбили уже и в Первую мировую, в 1918 году, взорвав вокзал и убив и ранив десятки людей; сведения, правда, взяты не у Брейтвейта, а в книге Бориса Джонсона «Лондон по Джонсону» — Д.В.), они тоже были весьма впечатляющими. В книге им посвящена глава «Огонь над Москвой», где приводится масса примеров человеческих жертв (вплоть до того, что останки людей, прятавшихся в подвальных помещениях и засыпанных там обломками, находили уже после войны) и разрушений.
В моргах и на кладбищах не хватало мест. Кроме жилых домов, ущерб разной степени был нанесён Университету, Консерватории, Ленинской библиотеке, Книжной палате, Дому-музею Льва Толстого и прочим зданиям. Не остался в стороне и зоопарк: «Погиб директор, был ранен ночной дежурный. Клетки для львов, помещения для слонов, млекопитающих, попугаев и обезьян – все были разбиты. Животные были перепуганы, в особенности обезьяна по кличке Парис и ослик Эмир… Удивительно, что никто из них, кроме пары попугаев, не был убит… Сотрудники зоопарка кутали животных в одеяла и свою собственную одежду…»
Однако: «Самый большой ущерб был нанесён 28 октября 1941 года. В здание Центрального Комитета партии на Старой площади попала тяжёлая бомба. Одним из погибших был известный писатель Афиногенов. Другой бомбой было разрушено несколько домов на набережной Москвы-реки и убито несколько человек из отряда самообороны. Молодая балерина Елена Ванге находилась поблизости от Большого театра, когда в него попала бомба. (…) Проходивший мимо прохожий … толкнул её на тротуар … и она осталась живой… Оказалось, что бомба пробила крышу позади знаменитой квадриги на крыше Большого и попала в фойе театра, где погибла женщина. Ванге благодарила бога за то, что бомба не попала на сцену театра, что было бы катастрофой».
Кстати, фамилия Ванге – не немецкая ли? Автор подробно останавливается на судьбе российских немцев – точнее, только московских. Все, наверно, слыхали об их незавидной судьбе, связанной с интернированием, – и, одновременно, слыхали примеры, когда они оставались на своих местах, воевали и проч. Согласно Приказу о выселении немцев из Москвы (от 15 сентября 1941 г.), более тысячи человек было арестовано и более 10 тыс. – депортировано. При этом: «Не выселялись люди, отцы которых не были немцами, престарелые и семьи военнослужащих, а также «крупные специалисты»… Журавлёв не выселил ещё 150 немцев, которые, возможно, были его агентами. Произошло несколько самоубийств. Десять человек уклонились от депортации и разыскивались милицией». (Впрочем, Черчилль схожим образом поступил со своими немцами и итальянцами, а Рузвельт – с японцами.)
Возвращаясь к бомбёжкам, следует отметить то, какую роль играло метро для обеих столиц. Если в Лондоне власти всячески препятствовали укрытию там людей во время налётов (опасаясь, «что такое использование метрополитена помешает выполнению его главной функции – доставке людей на место работы»), что однажды привело к его настоящему штурму со стороны обезумевших граждан, то «московское метро с самого начала проектировалось как убежище во время войны». Там подолгу находилось множество гражданских лиц, для которых были предусмотрены спальные места, нормальное освещение, подача воды, медпомощь; работали передвижные библиотеки, кинопередвижки, проводились концерты, лекции, выставки, были организованы занятия с детьми… (Кстати, там же появилось на свет более двухсот новых москвичей!)
Однако, были зафиксированы две схожие трагедии – однажды при внезапном налёте на Арбатскую площадь люди в панике бросились к ближайшей станции, кто-то упал на ступеньках, и многие (цифры не приводятся) погибли в образовавшейся давке; подобное же произошло и в Лондоне «на Бенфал Грин Стейшн в марте 1943 года, где задавили насмерть 73 человека»…
Вообще же, отмечает автор, если в Лондоне оборонные мероприятия против воздушной войны строились на необученных добровольцах, то московские власти имели возможность мобилизовать население, причём подготовлено оно было в целом лучше.
Занятны такие параллели, как борьба с голубями (судя по всему, в связи с опасениями по поводу возможностей голубиной почты).
«… генерал Синилов приказал, чтобы все голуби были сданы их владельцами в отделения милиции для того, чтобы «враждебные элементы» не могли их использовать в своих целях… Но скоро изъятие голубей было прекращено, поскольку никто не знал, что с ними делать. В Великобритании голубям меньше повезло. В июне 1941 года полицейский, пришедший в дом к пацифистке Фрэнсис Пэртридж, сказал ей, что «приказом правительства все домашние голуби должны быть уничтожены». Он не знает почему, но это что-то связанное с угрозой немецкого десанта. Поэтому наши голуби были убиты и съедены в пирогах».
К счастью для местных птиц, голубиных пирогов в русской кухне не существует, да и с мукой в любом случае была напряжёнка, как и с прочими продуктами питания. Брейтвейт приводит нормы продовольствия, выдаваемого населению по карточной системе, цены, а также систему привилегий для отдельных категорий граждан. Описывая далее на конкретных примерах применявшиеся в этой системе махинации, он отмечает: «Как и в Великобритании, введение карточек привело к возникновению целого ряда новых преступлений и целого класса новых преступников». По-другому в таких случаях и не бывает, вне зависимости от государственного строя…
Схожим при военном положении было и введение цензурирования писем – как на фронт, так и с фронта: «Как в Советском Союзе, так и в Англии письма обычных людей использовались для оценки морального состояния населения». Тут опять опережает наша сторона: «К ноябрю 1941 года цензоры НКВД только в одной Москве каждые две недели читали три миллиона писем, в то время как цензоры в Лондоне успевали читать лишь двести тысяч писем в неделю».
Само собой, невозможно обойти стороной вопрос паникёрства — речь уже не о гражданском населении, а о военнообязанных. «Расстрел паникёров их командирами, чтобы вернуть остальных на поле боя, также практиковался всеми странами во всех войнах», — признаёт автор. Однако, в Красной армии масштаб их был столь огромен, что «сам Сталин должен был вмешаться. В его приказе № 391 от 4 октября 1941 года он подверг критике командиров, допускавших брань, плохое обращение, рукоприкладство и «репрессии» (эвфимизм, под которым в данном случае подразумевался расстрел) только для того, чтобы скрыть собственную панику и смятение, проявленные ими на поле боя. «Применение репрессий, — говорилось в приказе, — является крайней мерой, допустимой лишь в случаях прямого неповиновения, открытого сопротивления в условиях боевой обстановки или в случаях злостного нарушения дисциплины и порядка лицами, сознательно идущими на срыв приказов командования»».
Командирам же был адресован и Приказ по поводу дезертирства и сдачи в плен (№ 270). Вот, допустим, один пример последствий его применения: «Генералы Понеделин и Кириллов попали в плен и были приговорены к смерти в их отсутствие». (Отец первого и жена второго, согласно положению о родственниках изменников, были арестованы и сосланы.) Однако, — «оказалось, что в плену они вели себя достойно. В конце войны их освободили американцы и передали советским представителям для репатриации. Сначала им вернули их прежние звания. Но в октябре 1945 года они были арестованы, в течение пяти лет их держали в тюрьме, а затем судили и расстреляли в 1950 году. Они были реабилитированы посмертно в 1954 году».
Причину исхода самой Битвы («Пружина разжалась»), как и последующих побед, Брейтвейт иллюстрирует тем, что приводит эпизод из воспоминаний Гудериана. Уцелевший старый царский генерал сказал тому «в Орле, после того как в начале октября город был взят немецкими танками: ‘’Если бы вы пришли двадцать лет назад, вас встретили бы с распростёртыми объятьями. Но вы пришли слишком поздно. Мы только начали вставать на ноги, а теперь вы пришли и отбросили нас снова на двадцать лет назад, и мы должны будем опять начинать всё сначала. Сейчас мы дерёмся за Россию, и это нас всех объединяет’’».
Москве всё это время, между прочим, о победе не переставали молиться в действующих храмах (которых оставалось 30 по сравнению с более чем тремя сотнями – по крайней мере, до 1943 года, когда Сталин вернёт права Православной Церкви; так, на Пасху 1942 года службу посетят 75 тыс. человек).
Когда немцы были отброшены, город, наконец, смог перевести дух. В декабре была снята светомаскировка, прекратились работы по сооружению оборонительных рубежей, все службы заработали вновь.«Реклама в газете «Вечерняя Москва» стала мерилом перемен. Музыкальное училище Ипполитова-Иванова объявило о наборе новых студентов. В магазины вернулась зубная паста. В дополнение к черепахам и рыболовным снастям один зоомагазин выставил на продажу австралийских попугаев. В газете опубликована огромная статья на целую полосу профессора Морозова «О героизме у Шекспира»».
(Кстати, по поводу «диалога культур» во время Второй мировой: интересно, что в Великобритании, например, тогда был весьма популярен наш фильм-сказка «Конёк-горбунок». А снятому по горячим следам документальному фильму «Поражение немецко-фашистских войск под Москвой» Американская Академия киноискусства присудила приз как лучшему иностранному фильму года. В связи с чем хочется привести один из многочисленных микросюжетов, которыми полна книга Брейтвейта: «Приз был вручён Владиславу Микоше, тому, который снял фильм о разрушении храма Христа Спасителя. Единственный представитель советского кино, кинооператор в советском Военно-морском флоте, он случайно находился в Голливуде, куда попал в течение эпохального кругосветного путешествия, во время которого в Лондоне он попал под бомбёжку, в Нью-Йорке ему было отказано в получении визы, а в Тихом океане его чуть было не захватили в плен японские эсминцы…».)
Возвращаясь в декабрь 41-го, следует отметить, что невзирая на попугаев и зубную пасту, до наступления нормальной жизни было, однако, ещё далеко. Впереди москвичей ждали годы голода и холода, огороды в скверах, мобилизация на тяжёлые работы по заготовке топлива, уборке улиц и прочие тяготы военного времени. Однако уже произошло главное: для непобедимого вермахта случилось «если не начало конца, то почти наверняка конец начала» его триумфального шествия. Следует поблагодарить английского автора – что не только рассказал об этом ничего толком не ведающему миру, но напомнил про всё и нам.
РАЗМЕЩЕНИЕ РЕЦЕНЗИИ — ОТ 500 РУБЛЕЙ
