Юный гений или?..

Александр Ратнер. Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»). – М.: АСТ, 2018.

Дарья ВАЛИКОВА. Фото из открытых источников.

Тема вундеркиндов, которую нельзя не затронуть в связи с нашей героиней – поэтессой Никой Турбиной, объявленной юным гением тогда, когда она ещё была первоклассницей, — вообще-то изучается давно. Обычно, в каком бы виде деятельности – музыке, математике, живописи, балете и т.д. и т.п. – юное существо не проявило вдруг выдающихся достижений, людям свойственно восторгаться и думать: если он (она) уже сейчас способен на такое, то что же будет, когда вырастет!..

Увы, почти наверняка не будет ничего или почти ничего – в смысле особенного – сверх того, что уже продемонстрировано. Чудо-ребёнок, превратившись во взрослого, как правило становится высоким в своём деле профессионалом, прекрасным специалистом – но не более. Многие же другие дети – обычные, не чудесные – вырастая, догоняют первых и оказываются примерно на одном с ними уровне (а то и превосходят); так что дело, получается, не столько в «гениальности», сколько в слишком раннем развитии и, соответственно, раннем предоставлении миру своего «потолка». (Исключения крайне редки, Моцарт, например…)

Всё это давно известно, но в нашем конкретном случае даже то, вундеркинд ли был явлен миру на самом деле – неоднозначно. Но – обо всём по порядку.

Девочка Ника родилась в конце 1974 года в Ялте, в весьма своеобразной семье, состоящей из матери, бабушки и дедушки (отца своего она не знала, хотя родители успели побывать в кратком, но законном браке). Дедушка, Анатолий Никаноркин, бывший военврач и участник знаменитого Керченского десанта, после войны стал известным в Крыму писателем. И его жена Людмила Карпова, что трудилась на руководящей должности в Ялтинской гостинице для иностранцев, и их дочь Майя – девушка без определённых занятий, тоже были, как выяснится, склонны к сочинительству.

Поэтессой являлась и сестра Людмилы – Светлана Карпова; та, хоть и проживала в другом городе, участвовала в делах семьи, приезжала нянчить детей и так далее. Все эти подробности, как увидим дальше, важны; автор книги Александр Ратнер, сам поэт и переводчик из украинского Днепра (Днепропетровска), собрал подробнейшие досье о каждом из упомянутых персонажей не из досужего любопытства.

Склонность к сочинительству неудивительна – к тому располагала вся атмосфера в доме. Множество поэтов из Москвы – Твардовский, Светлов, Луговской, позже Вознесенский и другие, приезжая в Ялту, всегда тесно общались с Никаноркиным и его семьёй. (К захоронению сердца Луговского в Ялте, где тот скончался, Никаноркины имели непосредственное отношение.) 

И девочка Ника с четырёх лет начинает регулярно произносить нечто, напоминающее белые стихи. То ли сама сочиняет, то ли, по утверждению близких, голос сверху диктует ей по ночам… Близкие записывают и трепетно собирают. Затем, когда ребёнку будет шесть или семь лет, бабушка принесёт эти стихи Юлиану Семёнову, что остановится в её гостинице. Тот поначалу засомневается, может ли такое писать маленькая девочка, но затем уверится… И – начнётся вакханалия: публикации в крупнейших газетах, выступления по телевидению, сборник стихов в известном издательстве (автору – восемь лет), переводы на дюжину иностранных языков…

Подключается дядя Женя Евтушенко, непревзойдённый в СССР мастер пиара (в первую очередь – самопиара, но тут одно удачно подпитывает другое); он устраивает поездку на Венецианское биеннале, где Нике вручают приз – Золотого льва, затем – вояж с выступлениями по Америке, включавший встречу с Иосифом Бродским…

Что же касается самого главного – стихов, то их никто особо не анализирует. Предлагается признать их по умолчанию гениальными, сосредоточившись на самом факте юности и неординарности выдающего их существа. Между тем, автор этих строк прекрасно помнит, как многие ценители и знатоки поэзии недоумённо переглядывались, пожимая плечами, и морщились, когда ребёнок выкрикивал у микрофона что-нибудь вроде: «Почему вы, люди – хуже зверей, / Убиваете даже малых детей…» и тому подобные банальности.

Много позже и критик Юрий Богомолов скажет: «Если отвлечься от возраста автора, то не трудно заметить, что дар девочки Ники был невеликим».  А поэт Валентин Берестов заметит, что девочка писала «взрослые стихи не очень талантливой женщины».

Но тогда и Семёнов, и Евтушенко, и Альберт Лиханов (писатель и глава Детского фонда), и замечательная наша певица Елена Камбурова, и многие другие представители творческого мира держатся версии, что Ника Турбина – совершенно выдающееся Явление.

Вознесенский, Ахмадулина и Окуджава, правда, более чем сдержаны в этом вопросе и даже выражают некоторый скептицизм, однако публично своё мнение не озвучивают, и хор славословий мощно звучит и без них. (Впрочем, впоследствии и сам Евтушенко вдруг устранится от, как бы сейчас сказали, проекта «Ника Турбина» — то ли поимев с него уже достаточно дивидендов, то ли заподозрив неладное… Но это случится несколько позже.)

Александр Ратнер, несмотря на свои финальные выводы, тоже утверждает в этой книге, что стихи Турбиной уже вошли в русскую поэзию – и даже сравнивает её… с Лермонтовым. А что – оба, мол, погибли рано, в районе примерно двадцати семи лет, и писать начали рано, причём писали – с ошибками… Не правда ли, удивительное сходство? Так сказать, — после смерти им стоять почти что рядом – та на «т», а тот – на «л»…

Кстати, об ошибках. Девочка наша всю жизнь будет писать не с ошибками, а с фантастической безграмотностью. Путать, где право, где лево. До десяти лет – сосать младенческую пустышку (да, не ослышались; правда – время от времени, чтобы успокоиться, сосредоточиться). Предпочитать есть – руками. Вести себя – как вздумается…

Тут каждое из перечисленного можно списать на особенности необычного, творчески высокоодарённого ребёнка, но когда всё это мы имеем вкупе, разом, то впору задаться вопросом: а не нуждался ли этот ребёнок в коррекции? В особом воспитании, обучении, возможно – консультациях психолога? О чём, вообще, думала семья – вроде как интеллигентная, образованная и проч.?

Семья, надо сказать, нестандартная. Бабушка, её несомненная глава, – дама активная, пробивная, острая на язык; сменив несколько занятий, она оказывается на серьёзной должности зав. отдела обслуживания Ялтинского Интуриста, что предполагает связь с местным КГБ. Её дочка Майя – существо на редкость безалаберное, разболтанное и инертное, ухитрившееся за всю свою жизнь нигде не проработать ни одного дня, сидя на шее родителей или мужей (но поскольку мужья и прочие мужчины носили характер кратковременный, то главным образом – вместе со своими детьми – на родительской). При том, что, вообще-то, имела несомненные способности к рисованию, умела хорошо шить и проч. (это подтверждается свидетелями неоднократно), но, как видно, лень «родилась раньше неё». Не сумев в юности поступить в Архитектурный институт, девушка, что называется, забила на всё и с тех пор занималась исключительно личной жизнью. Вместе с матушкой они обожают собирать полубогемные компании, где нравы царят самые свободные.

В такой обстановке подрастает Ника, и никому (дедушка Никаноркин попросту сбежит из этого бабьего царства в Дом творчества писателей, где в советские годы была прекрасная возможность годами жить и работать на всём готовом, просто платя за постоянное продление путёвок) особо нет дела, что у ребёнка астма, аллергия на кошачью шерсть и табачный дым (в доме три кошки, не считая собаки, и вечный дым коромыслом), диабет, сложности с обучением, психологические проблемы… От ребёнка требуются лишь стихи и выступления с их чтением на разных, как говорится, платформах (тогда это оплачивалось).

Затем Майя вторично выходит замуж – за москвича, и забирает Нику с собой. Оказавшись в московской школе, девочка, привыкшая к славе и известному поклонению, впервые столкнётся с равнодушно-пренебрежительным отношением. Если в Ялте она привыкла получать хорошие оценки ни за что, то на новом месте такое не проходит. В результате учится – из рук вон плохо. (Правда, вроде бы много читает, однако — сомнительным способом, называемом «по диагонали»…)

Окончив школу, она получает приглашение от некоего итальянского психиатра, Джованни Мастропаоло, у которого в Швейцарии своя клиника, где тот лечит пациентов нетрадиционными способами (применяя, в частности, чтение им   стихов). Родные охотно отпускают на Запад девчонку, ставшую плохо управляемой. Дяденька психиатр, точней сказать – дедушка (ей 16, ему – 76), оказывается большим шалуном по части юниц. Однако негодовать по поводу растлителя было б смешно – Ника к тому времени могла б, поди, дать ему фору; романов с противоположным полом в её жизни к тому времени хватало. Весьма неравнодушна она уже была и к алкоголю… Из Лозанны Ника сбежит примерно через год – что ей делать в скучном буржуазном городе благополучной страны?

Покинув своего старичка-бодрячка и его клинику, она возвращается в Москву 1991 года. Грандиозные события в стране, как и политика вообще, похоже, совершенно девушку не интересуют. А зря: если, как говорил кто-то из великих, тебя не занимает политика, то политика непременно займётся тобой. И рухнувший порядок напрямую отразится на её судьбе: никто теперь больше не назначает стипендий от Детского фонда, не выпускает книг, не особо зовёт на съёмки и выступления… Поэзия из заметного, уважаемого и ценимого в обществе явления на глазах превращается в дело узко-элитарное, если не сказать маргинальное. Впрочем, стихов Ника уже практически и не пишет…

Мама Майя тем временем, произведя на свет никину сестру, разводится со вторым мужем и возвращается с ребёнком в Ялту. Ника же остаётся в Москве, в жилище отчима. И начинаются годы полной неприкаянности, ибо ни к какому полезному систематическому труду или ученью девушка и не приспособлена, и не расположена.

Два раза ей, впрочем, удаётся (фактически без экзаменов, за старые заслуги) поступить – сначала во ВГИК, к самому Джигарханяну, потом в Институт культуры, к Алёне Галич, но надолго она там каждый раз не задерживается. Друзья пытаются устроить её то на одну, то на другую работу – там девушке хватает терпения от нескольких часов до нескольких дней. В результате – нищета, перебивание с хлеба на водку (одно время и препараты), на десятилетие отключенный за неуплату телефон и т.д. Имеют место даже попытки заняться — не хочется говорить, чем… В Ялте, куда она время от времени срывается, не лучше – там уже другое государство, но та же разруха. Бабушка, чтобы прокормить свою ораву, теперь перебивается случайными заработками (кажется, «челночит», и даже моет где-то полы)…

От такой жизни несбалансированность психики, понятно, только усугубляется. Надо отметить, впечатление от разных никиных художеств в смысле бытового поведения, кои приводятся в книге, может вызвать отторжение и даже желание отнести её в разряд под грифом «маленькая дрянь»… Но – а вот и нет! Другие факты, приводимые там, явно свидетельствуют, что при всей вульгарности, скандальности, вздорности девчонка была искренней, бесхитростной и человечной. Умеющей испытывать благодарность – о чём свидетельствуют приводимые письма, например, в ту же Швейцарию, где, прощаясь со всеми сотрудниками и домочадцами, с которыми провела год жизни, она для каждого находит доброе слово.

По поводу своих бывших бойфрендов, долго с нею рядом не выдерживающих, – отзывалась впоследствии тепло, желая им только хорошего. В периоды нищеты в её комнате всегда находилось место кошкам-собакам, неприкаянным друзьям, чуть ли не бомжам. Если когда у девушки появлялись приличные «тряпки» — она охотно раздавала их своим подругам. Совершенно не испытывала ревности и зависти – автор книги, например, рассказывает о том, как однажды её позовут на вечер-встречу юных талантов, где Ника познакомится с Викой Ветровой и, впервые услышав её стихи, очень обрадуется, что они оказались талантливыми и ей понравились…

Но всё это не смягчит неблагосклонной судьбы. В первый раз Ника выпадет с пятого этажа во время ссоры с очередным дружком – по собственной глупости, желая его попугать, повиснет на балконе и сорвётся. Ей невероятно везёт – зацепится за дерево, останется жива. Что не отменяет, понятно, долгого лежания в больницах, а также связанного с этим нового витка известности, жёлтой прессы, сбора средств прогрессивной творческой общественностью и проч. С большим трудом восстановившись, девушка возвращается в свою привычную жизнь –  больше-то некуда. Чтобы ещё через пять лет – ровно 20 лет назад – снова выпасть из окна (опять случайно, из-за дурацкой нетрезвой привычки сидеть на подоконнике, свесив ноги наружу – хоть на каком этаже), на сей раз уже разбившись окончательно.

Вроде бы последнему никиному сожителю, актёру, руководившему   самодеятельной театральной студией, удалось привлечь её к своей деятельности, к написанию каких-то сценариев… Но, по правде, верится с трудом, что у неё получилось бы вырулить на какую-то твёрдую поверхность, во вменяемую жизнь – алкоголь, психическая неустойчивость, вечная разболтанность вели свою разрушительную работу неуклонно.

Такие (или схожие) печальные финалы среди известных личностей отнюдь не единичны (на память приходит, допустим, судьба фигуристки Киры Ивановой). Но если после смерти последних никто, по крайней мере, их заслуг, их наследия не оспаривает, и оставшиеся поклонники с чистым сердцем могут чтить память своих кумиров, то с девочкой Никой и после смерти происходит казус.

Александр Ратнер, создавший сей фундаментальный труд, предстающий и подробнейшей биографией, и скрупулёзным литературоведческим исследованием, был близким знакомым матери и бабушки Ники, оказывал им всяческую помощь (в том числе материальную) до конца их неблагополучных, неустроенных жизней, и в результате получил в наследство полный архив. Архив со всеми черновиками, дневниками, письмами, справками – как самой поэтессы, так и всего не чуждого литературе семейства… И после дотошного его изучения (вместе с собранными свидетельствами разнообразных и многочисленных друзей и знакомых), будучи, как уже было сказано выше, поклонником не просто личности, но и творчества Ники Турбиной… вынужден объявить, что это самое творчество Ники Турбиной – не есть творчество собственно Ники Турбиной. Что по большей части оно представляет собой коллективный труд, семейный подряд, фабрику по созданию звезды. «В творческо-поэтической семье… происходил естественный взаимообмен мыслями, образами, строками. (…) Пять человек писали стихи, и каждый из них мог быть автором, соавтором или редактором стихов Ники».

Дедушка (писатель самый из всех настоящий), впрочем, вряд ли принимал тут осознанное деятельное участие, его вклад скорее косвенный. Не слишком велика вероятность и того, что тётушка Светлана Карпова (она была пусть крайне малоизвестной, но всё же профессиональной поэтессой) внесла сюда особо серьёзную лепту. Но вот Майя, которая, как выяснилось, стихи писала с юности, но всегда получала отказы в их публикации; но вот бабушка, Людмила Карпова, что «баловалась» больше прозой и драмой (Ратнер потом выпустит её сборник в своём Днепропетровске)… Кое-какие отдельные стихотворения или просто строки и четверостишия, конечно, писались и самой девочкой, но переписывались, дописывались, доводились до ума они чаще всего матерью; остальные просто полностью сочинялись  ею же, Майей. Бабушка, судя по всему, приложила руку к написанию никиных «дневников»-верлибров.

Видимо, начавшись игрой, мистификация «Ника Турбина» со всей её, по определению критика И. Шайтанова, «претенциозной значительностью, которой много в стихах и которая особенно неприятна в ребёнке», разрослась благодаря удачному стечению обстоятельств до медийного явления. Родные с удовольствием лепили, формировали образ юного гения. Майя, например, не отрицала, «держа интригу», слухи, что Ника – дочь Андрея Вознесенского (с которым действительно был роман, как и со много кем ещё из мира литературы), хотя отцом её был провинциальный режиссёр Георгий Торбин (так на самом деле звучала его фамилия, изменённая доморощенными имиджмейкерами для большей выразительности звучания; «провинциальный» тут отнюдь не принижающая коннотация, а простая констатация. Судя по собранным свидетельствам, человек он был талантливый и одно время успешный, но отягощённый разными заболеваниями, включая тягу к алкоголю, и передавший их в наследство оставленной дочке…).

Для чего всё это было нужно? По-видимому, имел место определённый реванш за собственную неудачливость, возможность прославиться посредством ребёнка. А кроме того, как уже было сказано, в советские годы все эти книги и выступления приносили очень даже неплохие деньги.

Но, как замечено в книге, когда «в ребёнке видят только вундеркинда и не видят других его сторон, может случиться катастрофа, потому что на любом этапе, если ребёнок не справится с этим, будет разочарование в родителях, в себе, в окружающем мире, что может привести к депрессии и суициду». И ещё: «Кто знает, если бы в ранней юности Нику не объявили перед всем миром гениальной, а объяснили, что талант – это только фундамент и строить здание собственной Личности (не обязательно великого Поэта) придётся, прилагая неимоверные усилия, то, может быть, из неё выросла бы действительно яркая неординарная, пусть и не очень выдающаяся личность».

Как сама Майя в своё время могла бы приложить усилия и стать профессиональной художницей или дизайнером (что подходило ей куда больше дилетантского стихотворчества), так и Ника могла бы стать артисткой – для чего у неё имелись и стремление, и определённые способности (одну роль в малобюджетном фильме она на закате советской власти сыграть успела), и внешние данные. (Занимается же ныне упомянутая Вика Ветрова – тоже прославленная с детства, пусть первая книжка выпущена не в восемь, а в 13 лет, тоже уезжавшая на Запад и вернувшаяся – и кино, и телевидением, и литературой; хотя и без, как положено бывшим вундеркиндам, шума и пыли…)

Но понятие «усилия» — это, увы, не про них. Банальная истина – чтобы чего-то достичь, нужно много учиться и много трудиться – оказалась что для матери, что для дочери делом неподъёмным.

И Никиной вины тут определённо меньше, в силу последствий от навязанной ей сызмальства выдуманной, неестественной роли. Так что, не суть важно – юный то был гений или дутая величина, вундеркинд или мистификация – результат более чем печален…

Чего тут ещё можно добавить? Если только поклонникам – или просто сочувствующим – на заметку. Прах Ники Турбиной (и Майи Никаноркиной тоже) захоронен на Ваганьковском, напротив могилы Игоря Талькова. Ещё при жизни она говорила, что хотела б, чтобы посетители приносили на её могилу не цветы, а сигареты; имейте это, на всякий случай, в виду…

Tags: Берестов, Валикова, Венеция, Евтушенко, стихи, Турбина