ЭКСКЛЮЗИВ. «Оказаться модным писателем — губительно…»

Викторию Платову поймать не так-то просто, но Дарье Валиковой удалось это сделать в Петербурге, где и состоялась их беседа для журнала ТАМ…

Необходимое предуведомление!

Что и говорить – оценить её оригинальный талант дано не всякому.

И прежде всего потому, что эти самые ценители, читатели хорошей литературы и серьёзные критики, обычно и в руки-то брать подобные издания не решаются. Одно слово – детективы, масслит, низкие жанры…

Понять их, вообще-то, можно: ведь чаще всего  на эти  её  книжки можно наткнуться на развалах, где они лежат  вперемешку со всякой макулатурой, на обложках картинки соответствующие, а уж названия-то, названия: «Куколка для монстра» какая-нибудь, или там «Смерть на кончике хвоста», или «Корабль призраков»…  А «Ритуал последней брачной ночи» не желаете? Не желают.

А ведь зря! Ибо под этими обложками совершенно неожиданно обнаруживаются на редкость крепкие, виртуозные, умные и остроумные тексты, которые интересно читать сами по себе, даже не особо заморачиваясь детективной интригой. Литература, короче.

Так вот, когда серьёзные ценители отвергают, не читая,  — читают, судя по всему, в большинстве несерьёзные поглотители криминального чтива, коим важно исключительно то, кто всё-таки «замочил», и коим прелести самой этой прозы вряд ли по зубам. Такое создаётся впечатление.

Заинтересовавшихся, впрочем, следует предупредить сразу: не все книги, подписанные «ВИКТОРИЯ ПЛАТОВА», вышли из под пера писательницы, о которой идёт речь.

«Наша» Платова – это Виктория Евгеньевна Платова  (Соломатина).

В своё время издательство «ЭКСМО», утвердив ей этот псевдоним, не учло, что писательница с таким же псевдонимом уже существует. Виктория Платова (Беломлинская), ныне покойная, проживала в эмиграции и тоже публиковала прозу – что вызывало и вызывает недоразумения.

Но и это не всё! После того, как Виктория перешла из «ЭКСМО» к конкурентам, издательство заявило, что оставляет себе права на бренд, и выпустило ещё три романа, подписанные «Викторией Платовой», но сработанные другим, срочно нанятым и не обременённым талантом автором.

Так что учтите: произведения под названиями «Берег», «Бедные родственники», «Танец Лакшми», «Нубийский крест», «Смерть в осколках вазы Мебен» — к Виктории Евгеньевне Платовой ОТНОШЕНИЯ НЕ ИМЕЮТ!

ДВ. Твои романы – вначале это были детективы, теперь вот – произведения в жанре магического реализма, как это определяю я, и «психопатологические триллеры», как их называешь ты сама, а плюс ещё и «плутовской роман», к коему можно отнести «Из жизни карамели», или, допустим, вполне себе «женский любовный роман» (вот только написанный совсем не так, как это обычно принято!) «Сталинград, станция метро» — так вот, все эти разные по жанру вещи удивляют одной особенностью. А именно – при едином, узнаваемом стиле — каким-то слишком уж широким диапазоном настроений (как бывают некоторые певцы с диапазоном голоса от низкого до высокого). То есть, от драматических, а местами, не побоюсь сказать, трагических (ну, например, первые три книги из тетралогии про Еву,  или «Любовники в заснеженном саду») – до отвязно-смешных «Такси для ангела» или той же «Из жизни карамели».

От таких лёгких, изящных, славных, забавных «Смерти на кончике хвоста» или там «Победного ветра, ясного дня» до более сложных по внутреннему наполнению «Купели дьявола» или «Битв божьих коровок» — и далее, до брутальных, переполненных жестокими сценами и ненормативной лексикой «Ужасных невинных» или «Тингль-Тангля»…

К чему ты, грубо говоря, больше склоняешься в жизни, как её воспринимаешь – как драму или как комедию?

Виктория. Ну, между мной и моими книгами всё-таки есть барьер. Я вообще не склонна впадать в депрессии,  меня они никогда не посещали, и жизнь я воспринимаю как мизантроп-оптимист.

Ведь люди не исчезнут в один прекрасный момент (голубая мечта детства), следовательно – приходится к ним приспосабливаться и даже стараться полюбить. А сама жизнь для меня, скорее, нейтральна, драмой или комедией делаем её мы сами. Что же касается тёмных сторон человеческой души – да, они меня интересуют чрезвычайно.

Меня интересуют механизмы,  которые превращают отдельно взятого индивидуума в исчадие ада, меня интересуют пограничные состояния, меня не перестает удивлять тонкость грани между здравым смыслом и безумием. И в своих книгах я только то и делаю, что шастаю по этой зыбкой контрольно-следовой полосе: туда-обратно, туда-обратно. Зло ведь колоритно, потому притягательно.  И, мне, как писателю, устоять перед его мрачным обаянием совершенно невозможно. И солнечная сторона улицы – явно не моя. Во всяком случае, на сегодняшний день.

ДВ. Ты не избалована вниманием критики (свои соображения, отчего это так, я кратко изложила вначале), совсем мало «раскручена», однако у тебя есть свой круг поклонников таланта. Одно время они даже сами вели в Интернете посвящённый тебе сайт – куда более живой и заинтересованный, нежели твой нынешний персональный сайт от издательства, который, конечно, красиво сделан, но почти не обновляется. Ты рада иметь таких читателей?

Виктория. Да я не столь хорошо их знаю, говоря по правде. Иногда есть чувство, что меня не слышат. Тогда начинаешь задумываться: что не так? Искать свою математическую формулу создания бестселлера – настоящего, в смысле, бестселлера. Однако я понимаю, что оказаться модным писателем было бы просто губительно. Потому что это – тяжкий крест: постоянно стремиться оправдывать надежды своих многочисленных поклонников и быть готовым к тому, что тебя низвергнут так же быстро, как вознесли на пьедестал…  Но к этому, как правило, никто не готов.

Нет уж, эта история – не про меня! А так — хотелось бы, чтобы меня читало больше молодых. Ведь молодые — это те, кто ещё гибок, то есть способен меняться, развиваться, расти… Они в состоянии воспринимать отличные от общепринятых и не всегда удобные идеи. И чтобы это были, всё-таки, молодые интеллектуалы.

Но вообще-то люди (и читатели тут не исключение) консервативны, как кошки. Они привыкают к определённому имени в определенной жанровой структуре и не желают ничего другого. А тут им то и дело подкладывается свинья в виде кардинальной смены жанра. Я, например, уверена, что те, кому нравились мои ранние детективы, не могут полюбить мои нынешние романы – романы нового для меня этапа, такие как «Ужасные невинные», «8 – 9 – 8», «Из жизни карамели»…

ДВ. Ну почему – вот я, например, люблю всё, или почти всё. Точнее сказать – что-то сильнее, что-то меньше, однако все двадцать твоих романов прочитывались со жгучим интересом. И думаю, не только мною. Твой стиль, как уже было сказано, — резко индивидуален, узнаваем. Повествование богато деталями и неиссякаемо метафорично. Какие-нибудь «упитанные подсвечники иврита» (про надпись на визитке), или «юноши, похожие на девушек, и девушки, похожие на птиц» (про балетную труппу) или, допустим, о картине, на которую «можно было смотреть бесконечно, как на собственного спящего младенца» и многое, многое другое – это всё дорогого стоит и врезается в память намертво!

Затем — особая энергетика текста; бывает – довольно тяжёлая, мрачная, однако чаще – наоборот, «тонизирующая», выражаясь медицинско-кулинарным языком. От которой сразу начинаешь видеть всё вокруг в каком-то новом, пронзительно-ярком свете, даже словно бы заново влюбляешься в жизнь.

У меня, по крайней мере, именно такие ощущения. И всё это, кстати, чем-то ассоциируется с поэзией Юнны Мориц. Знаешь её?

Виктория. Ещё бы! Мориц для меня – лучшая из тех, кто когда-либо сочинял стихи. Её поэтический мир – это мир, в котором я хотела бы жить, остаться навсегда. Там, помимо многомерности, многослойности,  глубин, высот, пронзительности и нежности, есть – как бы это сказать? – возможность диалога, это важно.

ДВ. А ещё кого ты ценишь в литературе? Хотя, конечно, твоя, так сказать, духовная родина – мировой кинематограф, а не литература. Это очевидно. Ты и по профессии сценаристка. Но мы тут не станем затрагивать такой глобальной темы, как кино…

Виктория. В литературе? Макс Фриш – писатель, которого я перечитываю постоянно. Он – моя карманная  Библия. Ещё, наверное, Жан Кокто, Жак Превер, Трумен Капоте и Паустовский.

ДВ. А из детективщиков?

Виктория. Традиционно — Жапризо. И, мое недавнее открытие, — Ю. Несбё, норвежец, он был недавно у нас переведён в акунинской серии «Лекарство от скуки». Обрати внимание, просто отличные романы – «Пентаграмма», «Снеговик»…

ДВ. Сейчас выходит твоя уже двадцать первая книга. Расскажи немного о ней.

Виктория. Для меня этот роман – «Мария в поисках кита» — знаменует совсем новый этап. Он же – подводит черту под всем, написанным ранее. Я там как бы объясняюсь со всеми по поводу того, что есть современный беллетрист с моей точки зрения. Свожу счеты с самой собой, вытаскиваю на свет божий все комплексы и амбиции, выявляю (в самых разных контекстах) все тёмные стороны. Надо сказать, это – чрезвычайно увлекательное занятие. Зыбкость и вязкость жанра там тоже присутствуют. Как и несколько финалов. Вообще это — срез того, как пишется книга.

ДВ. О персонажах твоих книг. Мне кажется, что особенно выразительно у тебя получаются национальные меньшинства, сексуальные меньшинства, иностранцы, а также дети и животные.

И ещё – твой фирменный знак – наличие близнецов. По-моему, нет ни одной книги, где ну хотя бы эпизодически не фигурировала пара близнецов или двойняшек; иногда они являются движущей силой сюжета. Это случайность или что-то для тебя принципиально значащее?

Виктория. Серьёзно, в каждой книге? Нет, близнецы – это у меня, пожалуй, непреднамеренно, бессознательно. А вот другие мои фирменные знаки, приметы стиля, такие, как букинисты и букинистические магазинчики, музыка и конверты от пластинок, забытые механизмы вроде музыкальных шкатулок, блокноты «Молескин» с чёрной шнуровкой, татуированные экзоты, иностранные слова, употребляемые без правил и артиклей… Их-то я как раз и обстёбываю в новом романе!

ДВ. Ещё про персонажей. Ты частенько используешь такой метод: берёшь имена-фамилии реально существующих людей и наделяешь ими своих героев. (Так же, помнится, поступала госпожа Канунникова, писательница из «Такси для ангела».) И даже внешнее сходство можешь взять.

Вот, к примеру, портрет (не откажу себе в удовольствии привести длинную цитату): «Он был и неприятнее, и приятнее, чем снимок. Всё было на месте: те же опереточные усики, тот же тонкий нос, тот же вялый подбородок, без всякого стеснения перетекающий в шею. Вот только волосы сейчас не были зализаны, а, наоборот, курчавились и клубились, придавая… некоторое сходство с разжиревшим поэтом Александром Блоком. И всё же… что-то такое в нём было. Возможно, это «что-то» исходило от губ, пересохших от самой уважительной жажды в мире: жажды жизни. «Подлец» был наполнен жизнью до краёв…» Думаю, медийное лицо вполне узнаваемо! А тем, кто не узнал, ты, Виктория, гадать возможности не оставляешь, называя сего персонажа просто: Дмитрий Быков. Правда, при этом он у тебя — не медийное лицо, журналист-телеведущий-писатель и так далее, а дизайнер по осветительным приборам. У вас, кстати, были с ним после этого какие-то трения?

Виктория. Да не думаю, что «после этого». Он вообще вряд ли читал «Битвы божьих коровок». Нет, просто этот чудный Дима в одной из своих высоколобых рецензий стал на меня наезжать в таком ключе: чего, мол, ты, Платова, выпендриваешься со своими стилистическими изысками? Пишешь детективы – ну и пиши, как все эти тётки, и не высовывайся!.. А лучше, видимо, вообще не пиши. Я как-то была у него на радиопрограмме на Сити-FM, и это была любопытная программа, надо сказать…

ДВ. Для меня это необъяснимо: громогласно утверждать, что очень уважаешь книги Марининой – и при этом возмущаться книгами Платовой! Ведь он же отнюдь не глупый человек, и критик профессиональный…

Виктория. Что ж, каждый имеет право на свои… причуды вкуса.

ДВ. Ну да… И потом, он любит, чтобы последнее слово было за ним, а ты, должно быть, не оставила ему этой маленькой радости…

Виктория. Естественно! Но, главное, у нас с ним просто взаимный антагонизм. Такое бывает. Хотя публицист и журналист он отличный. А вот прозаик – по-моему, уже похуже.

ДВ. Зато поэт хороший.

Виктория. Этого я не знаю.

ДВ. Ладно, что-то персона Быкова заняла непомерно много места в нашей беседе. А я всего лишь хотела привести его в качестве одного из примеров… Вот и меня, Дарью Валикову, ты сделала отвязной журналисткой и критикессой в «Такси для ангела». Причём, поскольку мы тогда ещё не были знакомы (тебе просто попались мои рецензии на свои вещи), — описала меня так, как представляла, да? Не попала, причём, совершенно!

Однако, я не только не в обиде, — наоборот, ужасно довольна такому приколу. Здорово было вдруг обнаружить «себя», Дарью Валикову, в твоём романе, потом – в фильме! Кстати, а какую из экранизаций твоих романов ты считаешь самой удачной? Хотя никакая, по-моему, экранизация по определению не может быть удачной…

Виктория. Наверно, последнюю – «Непридуманное убийство» (по «Смерти на кончике хвоста»). Всё-таки там хорошие актёры в главных мужских ролях… Что касается тех, кого я «вывожу» в романах под их именами, — то обычно они действительно бывают довольны этим обстоятельством.

У меня есть близкий друг Виталик, который умудрился стать героем сразу двух книг. В одном случае – второстепенным, а в другом – главным. Правда, имя не совпало, но книга «Из жизни карамели» посвящена именно Виталику, профессиональному повару высочайшего класса. Рыба-Молот – главный её герой, тоже повар. Разница состоит лишь в том, что Виталик – большая умница, а Рыба – мягко говоря, простоват.

Я люблю этот роман еще и потому, что он разительно не похож на всё то, что я писала раньше. А джаз, который я обычно слушаю, когда пишу любую из своих книг, сменили здесь русский рок, группа «Високосный год», фриковатая, но чудесная певица Елка и декаденствующая, но нежно мной любимая Лина Милович.

ДВ. Действие первых твоих книг разворачивалось в Москве (где ты училась во ВГИКе), затем появился Петербург, где ты поселилась после столицы и где теперь твой дом. Город, «самые разнообразные участки его обширной болотистой задницы» (очередная метафора) выписаны в большинстве следующих книг во всех топографических подробностях — и с большой любовью.

Потом ещё возникли Париж (например, в «Анук, мон амур»), Марокко («После любви»). А теперь вот – Испания, Барселона. Когда они просто как фон фигурировали в «Любовниках в заснеженном саду», в этом не было ничего удивительного. Но вот роман «8 – 9 — 8» (кстати, попавший в лонг-лист книг Букеровской премии, впервые ограниченный всего 16-ю произведениями!) вообще состоит из испанских реалий: главный герой – барселонец, как и прочие персонажи, всё действие происходит там…

Я понимаю, ты часто бываешь в этой стране, неплохо её знаешь. И тем не менее – это ведь не из Москвы в Питер переехать; чужая почва есть чужая почва. Писать всерьёз об испанцах (или там каталонцах) – дело, по-моему, неблагодарное. Тут почти невозможно вылепить что-нибудь психологически достоверное.

Виктория. Так у меня и «Мария в поисках кита» — про Испанию, точнее – испанский остров. Ну, во-первых, я очень люблю испанский антураж, он мне необходим. Мне необходимо ощущение южной, слегка избыточной ментальности, она меня вдохновляет. Потом, испанцы в каких-то своих проявлениях очень похожи на русских. Но дело даже не в этом, дело в самой истории. И эта метафизическая история сама по себе могла произойти где угодно… но только не в России.

ДВ. А вот интересно… При всём несомненном космополитизме многих твоих произведений и даже укладе жизни – достаточно сказать, что ты много времени проводишь за границей, а, допустим,  работаешь, то есть пишешь, — целыми днями просиживая, на западный манер, в этом стильном питерском кафе, где мы сейчас  разговариваем, и прочее, и прочее — так вот, несмотря на всё это, ты всегда чётко позиционируешь себя российской патриоткой.

Например, весьма иронически, сатирически (можно хотя бы вспомнить образ заслуженной диссидентки Агнессы Львовны Стуруа из «Купели дьявола»), а то и попросту негативно отзываешься о демократическо-правозащитной тусовке; с сомнением относишься к политкорректности; на своём сайте в графе «Гражданское мнение» первым делом объявляешь «Россия – forever!» и т.д.

Удивляюсь такому сочетанию! То есть мне-то лично оно как раз скорее импонирует, но вообще-то всё это странно – ведь у нас, грубо говоря, ты обычно либо либерал и общечеловек (при этом, как правило, отзывающийся о собственной стране не иначе как через губу), либо – ура-патриот и ксенофоб, середины нет.

Виктория. Да просто я не выношу русофобии (как и прочие подобные фобии), на которую, можно сказать, существует заказ! И такой принципиально антигосударственный интеллигентский подход – тоже.

Когда, например,  во время нападения на Цхинвал знаменитая московская радиостанция называет своими солдат противной стороны… Не понимаю я этого! А что касается правозащитников – ну да, разумеется, были среди них идеалисты, герои, которые за свои убеждения шли в тюрьмы, за что их нельзя не уважать. Однако сейчас среди этой публики я что-то блаженных не вижу – все теперь замазаны, все зарубежные гранты отрабатывают. Власть бесстыдна и продажна – ну так и  оппозиция тоже, это очевидно.

ДВ. А вот, кстати, ещё про «Россия – forever!» Ты сама-то ведь с Украины, из Николаева, училась в Киеве некоторое время. Ты разделяешь эти две страны? Что для тебя новая Украина и не хотела бы ты написать о родине книгу?

Виктория. Ну нет – меня, как русскую из Новороссии, тамошнее положение слишком сильно задевает!

Объективной я бы быть не смогла, и получилась бы просто дрянная публицистика. Например, разве нормально, что в моём Николаеве не осталось ни одной русской школы? Если б ещё речь шла о  восстановлении прежнего – так нет, у нас там всегда говорили и учились по-русски!

Мне невозможно примириться с идеологией «Галичины» на государственном уровне. Сейчас там всё немного качнулось в другую сторону, но насколько и надолго ли – вопрос. Я вообще — человек Империи, для меня нормально, когда есть метрополия, есть её провинции, и каждая прекрасна по-своему.

Вот, например, взять город Ташкент при Советском Союзе – насколько он был интересным местом, какая своеобразная там сложилась интеллектуальная элита! У меня много друзей оттуда; одно время я даже серьезно подумывала перебраться туда. Но теперь всё не так, всё изменилось…

ДВ. Об этом хорошо пишет Дина Рубина, которая там родилась и выросла, в частности, в романе «На солнечной стороне улицы»…

Виктория. Точно! Прекрасная книга и, кстати, прекрасная писательница, — по-моему, намного сильнее той же, более знаменитой Улицкой. Вот кого я забыла упомянуть среди любимых современных авторов!

ДВ. А вот можешь сформулировать: для чего ты пишешь? Для кого? Зачем? Как представляешь некую сверхзадачу своего творчества? Или ты об этом попросту не задумываешься?

Виктория. Ну, как сказать? Да, особо не думаю об этом. Делаю то, что мне интересно, не рассчитывая ни на какие дивиденды. А именно: создаю, как бог, свои собственные миры. Мне это нравится, приятное ощущение. Ну а читатель, входящий в эти мои миры, по идее, должен проникнуться их, что называется, общим ментальным ощущением, или впечатлением. Таким подспудным образом я могу передать мои умонастроения, следовательно, оказать некое влияние на его умонастроения.

ДВ. А главная книга жизни, по-твоему, должна стать самой заметной, читаемой?

Виктория. Я считаю, что главная книга жизни должна быть какой угодно, только не безопасной! Это – почти дословная цитата из последнего романа. Так что моя задача – писать опасные книги. Неудобные, не убаюкивающие. Правда, мой гуру, – так я называю своего мастера с кинофакультета Киевского театрального института Галину Петровну Савченко – говорит обычно: а достаточно ли ты, Виктория, страдала, чтобы претендовать на нечто великое?..

ДВ. Да, считается, что у творца великого произведения должна быть Биография с большой буквы…

Виктория. Но часто эти биографии бывают выдуманы или сильно приукрашены. А у Босха, например, биография была вполне себе благополучной… Так что – не в этом дело. Дело в том, чтобы писать, не разочаровывая прежде всего самое себя, затем – тех, кто читает. И помнить, что ни одно слово не проходит незамеченным.

ДВ. Что ж, удачи на этом поприще, Виктория! Спасибо за беседу. А мы будем ждать новых книг – да  и прежние иногда перечитывать.

Tags: Валикова, Виктория Платова