Про историю и логику случайности

img-fotki.yandex.ru

Дарья  ГУЩИНА

Повесть
Окончание
Начало – публикации 14 апреля  и 29 августа 2011 г.

       Выход номера решено было праздновать, объединив событие с днём ингиного рождения – ей исполнялось двадцать пять.

       День был жаркий, но на участке дома по улице Двадцатипятилетия комсомола гулял свежий ветерок, донося наплывами то аромат свежескошенной травы с лужаек, то банальный запах шашлыка, жарящегося где-то за забором у ювелира, то – брызги от поливальной системы Сергея Петровича, местами взрывавшейся радужными фонтанчиками…

       Стол накрыли в саду, точнее – столов было три: за большим сидели, на небольшом специально прибывший утром официант  (тот, что ещё приглашался при жизни отчима),  привёзший чуть ли не ящик разномастной выпивки, намешал коктейлей и, наконец, третий, маленький столик венчала стопа журналов: Инга настаивала, что наш первый номер – вот кто главный виновник нынешнего торжества. Впрочем, стопу эту быстро потеснила гора  принесённых ей подарков…
      
       Гостей, однако, было не больше десятка: Василика с приятелем, Оля с парнем, Витюня с девушкой, ну и я со всем своим, так сказать, семейством (Инга попросила их привести обязательно). Посидев-пошумев пару часов, народ поднялся и разбрёлся с бокалами по саду; я тоже взяла с алкогольного стола  колу с ромом и ушла курить на своё любимое место в углу веранды. Оттуда было видно всё, как на ладони: солнечные пятна на зелени, одежды светлых тонов, букеты в вазах и чашах – прямо французская живопись, подумалось мне. А Инга – Инга просто исключительно хороша сегодня, в своём простом белом топе и бежевых бриджах со шнуровкой…
      
       Зойка порхала в летнем детском костюмчике, который Инга недавно подарила на её шесть лет: костюмчик был розового цвета, но совсем не пошлого, а невероятно красивого, такого особенного оттенка, что, когда мы шли по улице, казалось, будто вся улица на неё смотрит, и мне даже было чуть не по себе: сглазят ещё ребёнка!..

       Ребёнок отирался возле церберова загона – её туда тянуло, как магнитом.
— Зоя, отойди! Ты только нервируешь собаку! – крикнула я. – Сходи
лучше погляди, какая в пруду кувшинка…
— Только не лезь за ней в воду, пожалуйста! – подхватил Патрикеев,
отвлекаясь на миг от разговора с василикиным спутником, который, между прочим, оказался завотделом одного солидного издательства, что произвело на Патрикеева должное впечатление  (а уж он своего не упустит)…
      
       Патрикеев взял Зойку за руку, и они втроём не спеша побрели в
глубину сада; ну, а я в это же самое время смогла понаблюдать со стороны явление ингиного братца, который, по своему обыкновению, — вроде того что заглянул по пути, ненадолго… Небрежно приобняв именинницу и поцеловав в макушку, он протянул в подарок какую-то цацку; Инга, кажется, лепетала про неуместную дороговизну подарка и знакомила  его с теми, кто оказался поблизости. Прибежавшая Клавушка принялась хлопотать вокруг гостя; вскоре, лениво чего-то пожевав, он откинулся на спинку и принялся листать наш журнал… Вид его при этом, понятно, можно было б охарактеризовать как вежливо-недоумевающий.

— В точности: баран на новые ворота! – подмигнув глазом-маслиной,
вполголоса прокомментировала Василика, проходившая мимо меня в дом.
 Братец тем временем отложил журнал. Внимательно оглядевшись
вокруг, он заметил меня, не спеша поднялся и направился с бокалом в руке прямиком  на веранду.
— Вы, видимо, Александра? – спросил он, разглядывая меня без
церемоний и особой благосклонности.

       Сейчас-то этот заботливый родственничек выскажет мне всё, что думает о таких бесполезных тратах, — ведь он наверняка уверен, что именно я сбиваю с панталыку его наивную названную сестрёнку!..
— Да. А вы, видимо, Алик? – невозмутимо спросила я. — Кстати, Алик –
это тоже Александр, или — Алексей?
— Алишер, — медленно протянул он и тут же добавил: — Шутка. Алексей,
на самом деле!

 Восточная или южная прикровь, действительно, ощущалась – правда,
едва заметно – на его высокомерно-выхоленной физиономии. Он чокнулся со мной в знак знакомства и уселся в плетёное кресло напротив. Я предложила сигарету – он ответил, что бросил, и замолчал.
— Значит, журналы издаём? – наконец  произнёс он с принуждённой
усмешкой.
— Считаете, ерундой занимаемся? – Я произнесла это нарочито-
небрежно и с самой простодушной интонацией, подразумевающей, что – ну, разумеется, мол, ерундой… Развлекаемся уж таким вот макаром, не судите строго…
— Да мне что, — не сразу ответил он, — чем бы дитя не тешилось, лишь бы
не вешалось!..
      Дитя тем временем бросало на нас издали тревожные взгляды. Я
послала туда лучезарную улыбку.

— По-моему, там уже чай накрыли, — сказала я после очередной паузы,
приходя тем самым ему на выручку – ибо разговор явно не клеился.
      Он посидел за общим столом где-то с полчаса, выпил свой чай, с
непроницаемым видом слушая нашу болтовню; потом, воспользовавшись новым всеобщим брожением, свалил тихо, почти по-английски. Почти – потому, что с Ингой, как я видела, он всё-таки попрощался, и она пошла провожать его до калитки. Ещё я успела заметить, что с собой он при этом прихватил не один, а несколько номеров – интересно, лениво подумалось мне, кому он их там собрался раздавать на своей Новой Риге – соседям, что ли? Партнёрам по бизнесу? Секретарше? Любовнице?..
   
  Пробный тираж у нас был 500 экземпляров, и я опасалась, что нам не
удастся реализовать и половины… Однако – ошиблась! Василика сразу сказала, что платить огромные деньги какой-нибудь фирме, занимающейся раскруткой новых изданий – в нашей ситуации и безумно, и бесполезно. Она сама оказалась пиарщицей сильной и изобретательной – мало того, что в Москве не осталось, кажется, ни одной библиотеки гуманитарного вуза, ни одного специализированного книжного магазинчика, ни одной газеты, делающей обзоры печатной продукции, куда б мы не сунули хотя б одного экземпляра на ознакомление. Некоторое количество появилось за стёклами киосков в нашем городе (и именно там, как нам стало доподлинно известно, их впервые начали покупать!). Кое-что удалось разослать и в несколько других городов, покрупнее…

       Когда же Василика собралась передать десяток экземпляров с оказией в Грецию, а я сочла, что это явный перебор, она заявила: «Что ты понимаешь? В Греции знаешь, какая община русскоязычная? Там, например, «Литературка» неплохо расходится, значит, и на нас охотники найтись могут! Я ещё, кстати, в Германию смогу номерок отправить – одна знакомая в Берлинском универе диссертацию готовит, по филологии, правда, но это неважно…» «Хорошо, что не в Польшу!» — пошутила я, вообразив, какую реакцию, теоретически, могла бы вызвать пара наших статей у кичливых ляхов, и тут же про это забыла.

Забыла, а напрасно – впоследствии (может, года через два) окажется, что их там задним числом таки прочтут и припомнят, и гневно сошлются не один раз в своей печати – правда, это уже будет касаться каких-то дальнейших номеров.

       Что касается географии, то она ещё поразит меня размахом – однажды, например, мы получим благодарственный отклик от русскоязычного профессора из Лаоса, другой раз – полемический отзыв от соотечественника, которого занесло аж в Ботсвану… Но всё это, конечно, по ведомству скорее курьёзному. А вообще же нас заметили, начиная с третьего номера, несколько пассажей из которого сочувственно процитировали в разделе «Периодика» одного до сих пор влиятельного, хотя давно малотиражного «толстяка», а в другом подобном «толстяке» за те же именно пассажи мы удостоились гневного выпада (и это тоже был праздник!).

  Начиная с того, третьего, номера, что вышел в начале
следующего года, тиражи уже приходилось допечатывать – они сперва дошли до тысячи, затем – до полутора; для такого издания, кто понимает, — это было очень, очень неплохо! (Самый последний номер дойдёт почти до шести – эх!..) В Интернет мы их начнём выкладывать (разумеется, с грамотной постепенностью!) тогда, когда, в известной мере, прославимся – но такое случится позже. Вначале же меня не покидало чувство, что всё это – реализация первого тиража, стабильная и вполне слаженная работа редакции, один безумно мною уважаемый научный авторитет, неожиданно  согласившийся дать нам свою статью и так далее – просто временное недоразумение, за которое рано-поздно придётся каким-то образом отвечать, не иначе!..
   
       Все свои сомнения я топила в лихорадочной работе, из-за чего даже Зойку видеть почти перестала. Но как-то раз, заставив себя всё отложить, пропылесосила  и проветрила от дыма квартиру, закупила нормальной еды и забрала её от бабушки на выходные. На другой день прозвонился Патрикеев – мол, есть разговор; я ответила – конечно, подваливай, мы всё равно тут с ней дома сидим из-за погоды…

       Патрикеев приволок коньяк и огромный ананас. Сначала они с Зойкой долго обнимались, ворковали и хихикали – эта сладкая парочка всё-таки сильно обожала друг дружку; затем он нашёл ей какое-то занятие и явился на кухню, где я пыталась обмыть в раковине шершавое, колючее тропическое чудище.

      Он принялся рассказывать, как подрядился переводить серию научно-фантастических триллеров одного неплохого итальянца, и пустился в пространные рассуждения о том, что считает едва ли не своей миссией – излагать хорошим русским языком то, что должны будут прочесть, как предполагается, десятки, а то и сотни тысяч — те самые сотни тысяч сограждан, которых теперь активно приучают к языку чудовищному, ведь массовую литературу переводят сейчас те, кто не знает толком ни иностранного, ни даже родного… Всё это, впрочем, было его старым коньком.

      Я поставила блюдо с мокрым фруктом на стол и подала ему большой столовый нож – не мне ж кромсать этого монстра…
— А есть у тебя лимон? Давай сперва так просто накатим! – попросил он.
     Мы накатили. Молча.
— Ну, не томи! – не выдержала я. – Случилось чего?
— Да нет, ничего страшного, — промямлил он с видом довольно
беспомощным. – Просто хотел тебе сказать… Ну, в общем, Нинуля это… Рожать вздумала.
      Нинулей, как я знала, звали его нынешнюю подружку. Я замерла, а Патрикеев зачастил:
— Дело в том, что мамашка её задолбала, будто родить она обязана до
тридцати, ни годом больше, а ей как раз двадцать восемь стукнуло, вот и…

      Вот и использовали тебя как донора, — подумала я, но промолчала.
— Я, конечно, ребёнка признаю и всё, что полагается … в, общем,
помогать  готов, сколько смогу, хотя им такая помощь не шибко необходима, говоря по правде… Нинуля-то – не пойми чем по жизни занимается, вольную художницу изображает, а вот мамашка…
— Что мамашка? – машинально спросила я.
— Вот та – женщина самостоятельная! У неё два цветочных магазина, и
ещё места какие-то на рынке, и…
— Короче, голым-босым ребёночек в любом случае не останется, —
сказала я ровным голосом. –  Это славно. Так тебе развод, значит, срочно требуется?
— Развод? – удивился Патрикеев.
— А вы разве не женитесь?
— Ещё чего! – ужаснулся он. – Скажешь тоже. Мы с Нинулей явно
расходимся во взглядах на сущее, так что я ей в этом качестве ни к чему, а она мне – тем более…

      У меня гора с плеч свалилась. Покуда мы с Патрикеевым числились по паспорту мужем и женой, я имела на Зойку хотя бы какие-то номинальные права, а вот если б это прекратилось? Вроде ничего б не изменилось по существу, а тем не менее… Тем не менее, хоть я и понимала, что рано или поздно это произойдёт, хотелось бы, что б произошло всё-таки попозже — по крайней мере, не сейчас!

— Ну, поздравляю, — выдавила я. — Только — чего ж ты рассказываешь
заранее? Сообщал бы уж тогда, когда случится счастливое событие…
— Просто хочу, что б ты знала. Я от тебя, заметь, ничего не скрываю! —
ответил он.
— Только — с некоторых пор, — уточнила я.
— Эх, да если б ты… если б ты не стала тогда рогом упираться! –
вздохнул он вполне искренне. – Разве б дошло до всего этого…
 Я, стало быть, ещё во всём и виновата!.. Но, будучи самим  еликодушием,
развивать тему не стала, а лишь сказала:
— Приподними организм, достань тарелки десертные.
— Нет, ну если б я там собственником каким был – ещё понятно! – не
слушая меня, продолжал Патрикеев. – А по мне, да хочешь… с кем хочешь! Если тебе так реванш необходим – на здоровье!.. Сходила б, что ли, налево, отомстила – глядишь, полегчало бы?
— Ты прям обалдеть какой великодушный! – сказала я, поднимаясь. — Но
меня всё это как-то не прельщает. Да и вообще – не до глупостей нынче. Журнал – он так забирает… Ну какой ещё любовник с ним может сравниться?!    
— Тарелки – за тобой, в шкафу. Зелёные такие! – добавила я, отправляясь
за Зойкой.
 Но та уже сама вбегала на кухню. С очередным вопросом:
 — А зачем война бывает?
 
  
 «Альманашьи» черты наше детище не утратило – в разделе «Читай»,
например, рецензий на исторические романы было не меньше, чем на научные издания. Начинающие литкритики с филологическим образованием, откуда-то быстро пронюхав, что гонорары у нас нормальные, буквально закидали по мылу своими опусами, где анализировали, с разной степенью мастерства, стилистику произведения, умение выстроить сюжет и тому подобные замечательные вещи, но при этом чаще всего ни черта не понимали о фигурировавшей в произведении эпохе… Повторялась история нашей с Ингой статьи.

      Кончилось тем, что я стала давать на каждую художественную книгу по две рецензии: «Сказал историк» (часто я сама и была этим историком)  и «Сказал литературовед». Был даже и небольшой раздел прозы, где мы нарочно чередовали подзабытые новеллы и повести классиков с новеллами или повестями молодых авторов.

Последние сплошь писали в модном жанре альтернативной истории; обычно их где-то находил Витюня, оказавшийся любителем такой литературы. Одна повесть однажды прославила журнал так, что два номера, в которых она печаталась,  разошлись особенно хорошо – естественно, ещё до того, как это попало в Интернет; оказалось, что у того парня, автора, уже был немалый круг своих фанатов. (Ныне он, кажется, получает какие-то премии уже по научной фантастике.)

       Другие номера, впрочем, тоже расходились неплохо — возвраты были не так уж велики. Когда мы стали подписным изданием, то подписка, как и предполагалось, получилась ничтожной, но вот в розницу распространяться как-то удавалось – слава гению Василики!

Когда же нас заметили в сфере узко профессиональной, — пошли приглашения на всякие круглые столы и конференции. Инга, понятно, всякий раз отправляла на такие мероприятия меня — и, надо сказать, там вполне удалось наладить разные контакты. В результате чего мои собственные, нигде не публиковавшиеся, статьи, давно пылящиеся в столе (точнее, конечно, на старых дискетах), которыми я всё-таки не могла забивать наш журнал по этическим соображениям – превосходно нашли себе применение в других местах, причём иной раз в тех же самых, где в своё время получили от ворот поворот!

      Я как-то ухитрялась и те, прежние, доводить до ума, и новые писать – всё параллельно с журнальным конвейером – и почему-то при этом не чувствовать особо сильной замотанности. Наоборот, чувствовала я себя просто великолепно, на подъёме, который всё никак не прекращался!..

      Раз дело дошло и до телевидения – ну, туда уж пришлось отправляться самой Инге. Передача была приличная, не попсовая, редкая в нашем ящике – правда, меня, надо сказать, сильно раздражал ведущий, чьи познания в гуманитарной сфере были, похоже, очень даже неплохими, но при виде его довольной, сомнений не знающей физиономии всегда отчего-то вспоминалось  высказывание  поэта про «скотов интеллектуализма»…
   
      Тема обозначалась пространно — «Журналы сегодня», и публика, соответственно, была приглашена разномастная: несколько представителей от «толстяков», пара-тройка – солидных научных изданий, затем присутствовал глянец – глянец откровенный и глянец с претензиями на интеллектуальный компонент (оказывается, есть и такое!)… ну и, собственно, Инга.

Инга смотрелась на экране восхитительно — неправдоподобно-юной,  гламурной девушкой, но — с лица не общим, понятно, выражением. Точнее сказать, она выглядела отрешённой, мыслями блуждающей где-то далеко – впрочем, так она выглядит всегда, когда чем-либо смущена, но это известно только мне; всех же прочих могло сложиться впечатление, что перед ними безмятежно-спокойное, абсолютно уверенное в себе существо, которое из вежливости старается не подавать вида, что ему тут слегка скучновато. Этим она совершенно затмила другую присутствовавшую фемину – нервную, со всем тщанием молодящуюся дамочку, чья улыбка «чистый Голливуд» и волосы неестественно-белого цвета сразу выдавали  представительницу глянца.

Лысый дядя – небезызвестный писатель и по совместительству не то главный, не то зам главного редактора журнала с претензиями, — так и пожирал Ингу взором, сидя рядом с ней; впрочем, справедливости ради могу предположить, что пожирал он не столько её самоё, сколько высокой стоимости прикид – судя по его прозе, дядя всегда был страстным барахольщиком и тряпичником…
   
      Все присутствующие пытались довольно сумбурно и многословно вещать о своём, наболевшем, но бывали ловко перебиваемы ведущим; когда подошла очередь Инги, он улыбнулся той противной улыбочкой, с каковой у нас принято обращаться к молодым да хорошеньким девушкам, и спросил:
— А когда вы решили издавать что-то на собственные средства — ведь у
нас в стране не так много подобных начинаний, имеющих определённый успех – почему вы выбрали именно историю? Из-за вашего образования? Или из-за того, что наш народ действительно любит историческую литературу, как показывают тиражи разных научно-популярных серий?..
— В какой-то степени да, — ответила Инга, и лаконично, как тут и
требовалось, рассказала про наше детище.
— И всё же, — не унимался ведущий, — ведь наверняка что-то ещё входит в
круг ваших интересов, помимо исторической науки? Вам бы не хотелось – представим такую возможность чисто теоретически! – издавать журнал, допустим, про светскую жизнь, или шоу-бизнес, или про какой-нибудь, я не знаю, дизайн интерьеров…
    (Ага, или про модные аксессуары, или про ресторанное дело… — пробормотала я в телевизор.)
— Ну, нам бы хотелось, — последовал ответ, — например, выпускать ещё и
такое издание… под условным названием «Синий чулок». Кто знает – может быть, когда-то получится и не чисто теоретически…
— Как-как вы сказали?! –  ошарашено переспросил ведущий.
— Феминистский журнал, — пояснила Инга совершенно ангельским
голосом, честно глядя на него своими малахитовыми глазами. — Ведь у нас в стране, кажется, пока нет настоящих феминистских периодических изданий…
    
      Лысый сосед рефлекторно дёрнулся (он был, помимо прочего, известным противником феминизма), а я расхохоталась: браво, Инга, вот что значит моя школа!..
      Тут же, как закончилось, я ей позвонила (мы смотрели это у себя по домам).
— Так ты их там, оказывается, ещё и эпатировала? А мне даже не
рассказала – про «Синий-то чулок»!..
— Ой, да там столько было всякой говорильни!.. А смонтировали в
основном не пойми чего, какие-то осколки и огрызки, — ответила Инга (передачу снимали чуть ли не за полгода до показа). – Но так оно всегда на телевидении, нас же предупреждали… Слушай, я как раз тут статью Красикова читала. Согласна, что всё это – срочно в номер! А ты с ним сама разговаривала? Как он тебе?
— Говорили по телефону только. Шустрый паренёк! Хорошо, если станет
сотрудничать — он мне давно приглянулся…
   
     Дима Красиков получил известность благодаря своей научно-популярной книжке с политологическим подтекстом. Его, также как и меня, занимала сравнительная история русского и европейского Средневековья, и при этом он, как и я, был явно неравнодушен и к Новейшей истории тоже. Книжка — вполне себе компиляция, однако выстроена была отлично, написана убедительно, с хорошим и, главное, правильно дозированным юмором. Попадались мне и статьи – его много где печатали; так что, когда он сам на нас вышел, предложив серию работ, — это было, в общем, лестно.

      Вскоре он появился лично, и оказался примерно таким, каким я его и представляла: дельный, энергичный, в меру словоохотливый. Из себя он был невысок, но спортивен; вихры – как солома, однако при этом весь облик в целом даже изящный: ну прямо мультяшный персонаж, утрированно изображающий простого русского паренька. Интересный  по-своему малый, короче. Мы сходу опубликовали его в девятом, затем в десятом номерах…

      Выход того десятого, юбилейного выпуска решено было отпраздновать —  но не в кабаке, как думали сначала, а в более домашней обстановке. В результате попросту накрыли (отлично накрыли!) стол в нашей маленькой тесной редакции – чуть ли не с утра, а народ (авторы) тусовался свободно – приходили-уходили кто когда хотел, а то и возвращались,  в течение целого дня, благо скатерть-самобранка была устроена неиссякаемой. Дима долго сидел, много блистал, рассказывая — разумеется, исторические – анекдоты (некоторые из которых я даже не знала). Впрочем, нашлись говоруны и не хуже; короче, хорошо посидели, очень даже хорошо.
   
      На улице давно стемнело, когда, наконец, разошлись, кроме нас с Ингой, все. Я намеревалась проветрить помещение и хоть самую малость прибрать оставленное безобразие, хотя главный фронт работ всё равно оставался на завтра уборщице.
— По-моему, я пьяная, — заявила Инга.
— Ты? Не смеши! Как всегда, один бокал сухого весь вечер тянула…
— Нет, правда. Боюсь за руль в таком состоянии…
— Тебе ехать пять минут!
— Семь! А, главное, я же ведь и тебя закинуть собиралась…
       До моего дома, и вправду, было подальше. Короче, так и оставив её машину на стоянке, мы отправились пешком к ней, — благо, если дворами, то идти было минут десять или пятнадцать.

      Отлично прогулявшись и продышавшись, а затем приняв на себя бурные изъявления привязанности от Цербера, уже спущенного на ночь с цепи, мы ввалились в дом. Когда Инга, поболтав на кухне с сонной Клавушкой, пришла ко мне в библиотеку, я уже успела влезть в халат, который, вместе с зубной щёткой и прочими мелочами, у меня тут давно имелся свой, и теперь  включала Интернет.

      Она принесла две кружки чая, каркадэ для себя и чёрного с лимоном – мне, и зажгла соляной светильник, чьи «целебные ионы, успокаивающие нервную систему, снимающие усталость и раздражительность» и ещё что-то в этом духе, весьма ценила с подачи нашей Оли.
— Спасибо, — произнесла я, проглядывая заголовки новостей – сначала на
«Яндексе», затем на «Иносми». – Ну, теперь-то ты, на ночь глядя, протрезвела?
— Как сказать, – пробормотала Инга, сворачиваясь калачиком в кресле. –
Слушай, а ты ведь сильно устала в последнее время, признайся!..
— Что? А, ну да… Но ничего, привыкла…
— Я к тому, — помолчав, сказала она, — что – а не взять ли человека тебе в
помощь? Редактором?
— А кого? – не сразу врубившись, спросила я, с трудом отрываясь от
экрана.
— Ну, мало ли… Того же Красикова, например. Мне кажется, он бы
согласился.
— Ты думаешь? Но он же, вроде, и так занят под завязку… А, главное,
Василика будет против – ты же знаешь, её голубая мечта – самоокупаемость, Ещё одна зарплата, скажет… Точнее, выразится по этому поводу — можешь представить заранее, как поэтично!..
— Ерунда, — твёрдо сказала Инга. – Василику я бы взяла на себя. Тут
главное, чтобы вы с ним сработались…
— Да наверно, сработались бы, — рассеянно проговорила я, двигая мышью.
– Главное: ему это надо?
— Думаю, да. По-моему он… еле концы сводит. Я слышала – живёт
вместе с матерью в хрущёвке, она болеет сильно…
— Тогда конечно, — согласилась я и снова прилипла к экрану.
— Что ты там ищешь? – спросила Инга, помолчав.
— Да сайт один… Я тут со сворой либеральных пошляков вчера
сцепилась, меня за день, небось, человек двадцать уже облаяли. Хочу взглянуть просто…
— Ну ладно, спокойной ночи, — вздохнула Инга и проскользнула за дверь.
    Через полчаса и я привычно стелила себе постель тут же, на диване, и посмеивалась: подумать только, — облаяли лишь семеро, а двое так даже и заступились!..
   
    С Красиковым мы сработались легко и сразу; он пластично включился в работу, несмотря на то, что продолжал где-то преподавать, вести (правда, совместную) еженедельную передачу на одной радиостанции, да ещё и докторскую писать. А также — новую книгу. Не говоря уж про статьи. Этот дико энергичный товарищ обещал нам привлекать в журнал выдающиеся имена современности (и пару из них действительно сумел привлечь!) – с тем прицелом, чтобы мы однажды смогли выйти на ваковский уровень. И у нас действительно следующие два номера получились строже и академичнее, чем всегда, мы могли себе это позволить, круг читателей уже сложился; однако литературный отдел, разумеется, всё равно остался…
  
     Свалив тринадцатый номер, мы собрались на недельку в Грецию – втроём, Василика, Инга и я. В таком составе мы уже слетали однажды на праздники в Прагу, а до этого побывали летом на Сицилии… Но тут вдруг Инга ехать отказалась, невнятно ссылаясь на какие-то свои акционерные дела  или чего-то в этом роде – однако нам настоятельно советовала отправляться без неё.
   
      Мы и отправились. Естественно, своим ходом – терпеть не могу групповых туристических туров, а тут была возможность получить всё из первых рук – от самой Василики и её тамошнего приятеля, Димитроса. Отдав дань  Афинам, мы изрядно поколесили по Пелопонесу, побывали даже в настоящей глухой деревне, у родни нашего добровольного гида. Всё было захватывающе интересно и здорово, только одно меня напрягало постоянно, а именно то, что у Василики с аборигеном, как она называла Димитроса, несомненно происходил роман. И довольно серьёзный — по крайней мере со стороны самого Димитроса, который, кстати, был молод, симпатичен и даже не слишком носат, и к тому же ради Василики старательно изучал русский (она знала греческий совсем немного, на чисто бытовом уровне). Я чувствовала себя явно лишней, но Василика уверяла, что я им нисколько не мешаю, и даже сердилась, когда я чересчур, по её мнению, деликатничала.

      На обратном пути, в самолёте, Василика призналась, что он давно зовёт замуж; а ей, уже однажды разведённой, — вроде и хочется, и колется. Она не представляет жизни вне Москвы; Димитрос бы и согласился сюда перебраться, но какая работа тут, спрашивается, светит – ему, преподавателю английского и французского на греческом?..

  Мы провели в поездке почти две недели вместо одной; а вернувшись,
вдруг узнали, что роман-то — не только у Василики. Вовсю, оказывается, романятся и Инга – с Димой Красиковым!! О чём нам заговорщицки сообщила Оля. А Витюня подтвердил ироничным кивком, продолжая стучать по клаве.  

      Оказывается, шуры-муры начались не вчера, но теперь парочка совсем пошла вразнос, не особо и конспирируясь!.. Ну надо же – узнаю об этом последняя! – подумала я с безмерным удивлением. Утром, когда говорила с Ингой по телефону, сообщая, как долетели и прочее, ещё обратила внимание на её по-особому звенящий голос, а также на рассеянное: «Ну, на днях, может, увидимся!», хотя в подобных случаях мы должны были б увидаться прямо тотчас, чтоб весь день болтать языками и ворошить подарки. Обратить-то обратила, но значения не придала и ничего не заподозрила…
— Не доведут нас до добра эти Димитрии, — сердито пробормотала тогда
Василика. И активно включилась в работу.
   
      Включилась и я. И в тот день, и на следующий, мне приходилось созваниваться с Красиковым – и он каждый раз бодро и как ни в чём ни бывало отвечал по делу. Ну, — хотя бы работу не забрасывает, уже хорошо!..

А ещё через день прорезалась, наконец, и Инга. Осведомилась кратко:
— Можешь приехать?
— Сейчас? Конечно.
      Она сама открыла мне дверь; вид её, как мне показалось,  был каким-то странно-отрешённым. Повела почему-то наверх, в свою узкую комнатку, где и спросила без обиняков:
— Ну, тебе уж донесли, разумеется?..
— Про амуры-то ваши? Да уж слыхала! Удивляешь, матушка. А,
впрочем…
— Всё, представление окончено, — перебила меня Инга. – Он уходит…
ушёл. И из журнала тоже.
— Как? – Я даже села. – Почему это?
    Инга молчала.
— Ну, чем мотивирует-то?
— Чем? Слишком большой разницей в социальном уровне. Как дошло до
него, что я… что у меня…
— Он это серьёзно?!
— Абсолютно.
    Тут её прорвало, и она всхлипнула:
     — Ну почему, почему — если б я была на его месте, а он на моём, то всё считалось бы нормальным и правильным, а когда всё наоборот – то это предосудительно? Впору, Аль, — добавила она, справившись с собой и пытаясь улыбнуться, — и вправду «Синий чулок» издавать!..

   
      С Красиковым я увиделась, когда он в последний раз зашел в редакцию. Оля, объяснив ему что-то по поводу расчёта, холодно попрощалась и демонстративно вышла за дверь; Витюня отчалил пообедать ещё раньше. Василика, к счастью, в тот день отсутствовала по делам – а то, боюсь, не избежать бы финальной сцены, полной южного темперамента и нашенских идиоматических конструкций, сложных до головокружительной изысканности. Обычно Василика одаривала ими мироздание в целом, но никогда — конкретных людей, что я в ней и ценила, но тут… Тут она, сильно переживая за Ингу, накануне мне по телефону поливала этого Димитрия незабываемо!
     Короче, мы оказались одни.

— Скверно, что так вот приходится прощаться, Александра Анатольевна,
— вздохнул он. Мы были не только на вы, но и с отчествами, так почему-то у нас с ним повелось. – Тут замечательная обстановка, работалось как нигде…
— А вы хорошо подумали, Дмитрий Олегович? Я ведь не про журнал
даже, журнал – это дело пятое…
— Понимаю. Вы – о ней? – не сразу спросил он. – Ну да, конечно, у вас
ведь — особые отношения…
— Действительно — она мне кем-то вроде младшей сестры стала. Так что
имею право поинтересоваться: что ж вы делаете-то? Для неё ведь всё это – не как для обычных особей: встретились-разбежались, неужели неясно?!
— Если б я знал, что так обернётся… Она ведь, оказалось, всего на год
меня моложе,  — а вышло, что… — Он смущённо  взъерошил свои вихры, казавшиеся, как всегда, будто слегка стилизованными.
— … что у неё это – первый роман в жизни? – холодно осведомилась я. –
Неужели для вас это прямо такой шок и стресс? Просто у неё жизнь сложилась нестандартно…
— Да, что ж я, не понимаю, Инга – девушка не как все!.. Вы, может,
думаете – для меня это было просто так?! Да наоборот же — всё слишком даже серьёзно! Именно поэтому – иначе нельзя, рвать надо быстро, пока не затянуло окончательно…
— А в чём, собственно, дело?
— Да как в чём?!  Ну я знал, естественно, что она спонсор и так далее, но
как-то особо не задумывался… А оказалось – такой дом, такие тачки и прочее… Да мне, наверно, за всю жизнь и десятой доли не заработать!
— Можно подумать, кто-то от вас этого требует!..
— Конечно, не требует. Но я… я бы не смог так жить. Чтобы моя
женщина, жена платила мне зарплату, возила отдыхать на тёплые моря…
— Сами знаете – на неё эти деньги свалились совершенно случайно. В
принципе, с кем угодно могло бы произойти – включая и меня, и вас. И она в этой ситуации ведёт себя очень достойно, по-моему.
— Да, это так! Конечно! – горячо согласился он.
— И вы могли бы, — продолжала я, — уйти от нас и прекрасно работать в
другом месте, хоть это и глупо, на мой взгляд. Инга разве станет возражать, если вам всё это так важно? И ни на какие моря она бы вас вывозить не стала. Для вас что, дело принципа — жить со своей избранницей в съёмной квартирке? Так, думаю, — она б и на это пошла…
— Да, Инга — такая, она бы пошла… Но я сам так не хочу, понимаете?
Почему, собственно, она из-за меня должна менять свой образ жизни? Если я не могу – свой? Нет, она, конечно, достойна кого-нибудь получше… по крайней мере, кого-то более подходящего…
— Дима, — задушевно произнесла я, отбросив всякий политес, — я, честно
говоря, думала, что ты у нас парень умный, достаточно широкий и продвинутый. И что такое обывательское представление о жизни, будто самец должен иметь всяческое превосходство, чтоб себя уважать и обожать, тебе должно казаться пошлым и глупым… Получается, я ошибалась? Тебе что, вправду так невыносимо сознавать, что кто-то рядом тебя в чём-то превосходит – например, в денежном отношении?
— Да, конечно, вы кругом правы, это всё с моей стороны – атавизм такой
дурацкий, согласен, — кротко ответил он. —  Но поймите… всё равно бы я не смог! Как ни старайся — ничего хорошего не вышло бы. Простите меня.
     И ушёл, добровольная жертва общественных предрассудков…

     Инга совершенно замкнулась, лишнего слова не вытянуть. Но  совсем одной оставаться ей было тоже, видимо, тягостно; короче, под какими-то предлогами она всё время просила остаться и побыть рядом, и мне пришлось практически перебраться в дом. Лишь изредка выходя оттуда в город, я целыми днями просиживала внизу перед компом, она –  тоже пыталась работать, читать какие-то распечатки, но по большей части, кажется, просто лежала на тахте, безучастно глядя передачи Би-би-си про природу или спорт.
   
      В доме царила Евгения Степановна, и, странное дело, на этот раз она как-то не проявляла своего вечного молчаливого неудовольствия, а наоборот, словно бы источала некую сочувственную печаль – так, по крайней мере, мне казалось. За окнами Сергей Петрович готовил сад к зиме: неторопливо обрезал засохшие многолетники, связывал стебли роз, присыпая их сухим песком и укрывая еловыми лапами, сгребал граблями остатки подмёрзшей листвы… А в домашнем тепле были свои особые уют и печаль, как всегда поздней осенью.
   
      Раз утром за завтраком, скорее делая вид, будто ест, Инга пробормотала, что ей надо бы съездить поменять летние шины на зимние.
— Правильно, давно пора! – согласилась я. – Мне с тобой?..
— Да нет, я сама, созвонюсь с ними только… А потом ещё кое-куда
заехать придётся. Тебе ничего не надо привезти?
— Да вроде всё есть…
    Днём раздался звонок; поскольку Евгения Степановна вытрясала какой-то коврик на крыльце, я сама подошла к аппарату в гостиной и сняла трубку.
— Алё, Инга где?! – без предисловий рявкнул братец Алик – я сразу его
узнала.
— Уехала менять шины.
— Это Александра, что ли?! Почему у неё мобильник не отвечает?!
— Не знаю. Но, может быть, она сама отключила…
— Почему? Что вообще происходит?!
— Ну… у неё, похоже, что-то вроде депрессии. Она сейчас не очень-то
расположена общаться с людьми.
— Из-за этого мудака?! – заорал тот. – Он что, вправду отвалил?
— Ну, если вы в курсе… — пробормотала я, про себя подумав: а,
собственно, откуда? Инга вряд ли ему такое расскажет. Неужто Евгения Степановна доносит? Вот занятно!..
— Так да или нет?!
— Да, отвалил, как вы выразились. Похоже, окончательно.
— Вот ур-род!! Как вы-то вообще всё это допустили?!
— Я? Простите, но я Инге – не дуэнья! Она – взрослая совершенно
девушка. Вспомните, сколько ей лет, в конце концов.
— Да мало ли сколько! При чём тут это?! Она же — не то, что все тёлки
теперешние, она…
— Да, конечно. И тем не менее – рано или поздно… должно же было
случиться что-то подобное. Первая любовь и всё такое.
— Да кто он есть, спрашивается?! – взревел братец. — Полный ноль, а
туда же!!
— Ну, вообще-то он совсем не ноль, — холодно поправила я. – Он молодой
талантливый учёный.
— Учёный, твою мать! – произнёс он со всем презрением к названному
сословию – с тем же успехом я могла сказать про талантливого мышонка или перспективного лягушонка. — Нет, я это ничтожество из-под земли достану!!
— Да перестаньте вы, ради Бога! Не девятнадцатый век на дворе. И,
главное, вы же ведь сейчас только подтверждаете, что не хотели бы такого зятя. Так что вам-то можно радоваться, раз он сам решил, что не соответствует её уровню…
— Как в койку её тянуть, так он, значит, соответствовал!! – с новой силой
завопил Алик.
     
      Однако я почувствовала, что последний мой аргумент попал в точку, и теперь он ещё по инерции побеснуется, побеснуется, да и заткнётся. В окно я заметила,  как  распахнулись двери гаража; видно, Инга уже заехала туда с улицы. Вскоре она появилась – вся такая худенькая в облегающей тонкой замше, вся сникшая, рассеянно прижимавшая к себе пакет из универмага, словно какая-нибудь заключённая – узелок с бельём: смотреть больно, честное слово! Издали кивнула Сергею Петровичу, побрела к загону погладить собаку…

      Братец между тем продолжал браниться – тупо, примитивно и бездарно;  куда ему до Василики!.. Мне, наконец, удалось вклиниться в сей бурный поток:
— Я, знаете, не обязана всё это выслушивать!!! И, кстати, — вон она
приехала. Могу позвать – но только если вы немедленно прекратите и успокоитесь…
— Да нет, не стоит, — неожиданно ответил он  совершенно другим тоном.
– Вы это… привет просто передайте. И — чтоб мобилу не отключала всё-таки,  то мало ли… Я ей потом позвоню.

    И всё продолжилось, как обычно – до того самого утра, когда я, выходя в халате из библиотеки, услыхала отдалённый шум воды в ванной на втором этаже, затем – то, как хлопнула дверь и – впервые – ингин плач, откровенно-безутешный.
— Что такое?! – Я мигом взлетела по лестнице и буквально
подхватила её, задыхающуюся в рыданиях.
— Всё кончилось, Аль, — проговорила она, глотая слёзы. – Ребёнка не
будет.
— Вот те на!! Ты ж ничего не говорила…
     В общем, оказалось, что задержка у неё была достаточная, чтобы заподозрить последствия, а она почему-то решила выждать ещё и удостовериться точно – старым дедовским, то есть, точнее, бабушкиным способом, вместо надёжных современных…
   
      Однако всё само собой вдруг сорвалось. Бывает.
      — Слушай, тебе надо врачу показаться, а то мало ли что! – забеспокоилась я. – Давай прямо сейчас съездим!
— Да съездим, съездим, — покорно пробормотала она. – Только какая
разница, если — всё, понимаешь? Ничего уже не будет, ничего!..
      Ах ты, Боженька ж ты мой!..
     
      И в самом деле, думаю я теперь, всё тогда могло бы сложиться совсем по-другому. Когда Инга говорила мне, как жалеет, что матушка не родила ей брата или сестру, оставив в полном одиночестве, — я, разумеется, не возражала, но про себя думала, что это был бы не лучший выход. Ведь тот младший ребёнок поглотил бы её полностью, не дал бы ей как-то персонально доразвиться, обрести самостоятельность. А вот этот, её собственный, теперь бы, наверно, уже не помешал. Теперь для его выращивания были не одни только деньги, но и некая моральная зрелость: какой-никакой, а житейский опыт, своё найденное дело, друзья, возраст, в конце концов…
      И может даже быть, — этот больной на всю голову папашка одумался бы и вернулся; а впрочем, если нет – то и не надо, переживалось бы его отсутствие уже куда как проще… А что до  братца Алика – то тот, конечно, поначалу долго бушевал  бы, но всё одно — смирился, куда деваться, и даже, небось, принялся бы опекать Ингу с удвоенной силой…
      Однако – увы! Не срослось.
   
      Вдобавок, беда, известное дело, одна не ходит: через несколько дней слёзы глотать пришлось уже Василике, спешно собиравшейся на самолёт: её маму в Афинах парализовало. Надо же – ещё месяца два назад та показалась мне вполне бодрой пожилой дамой, куда крепче своего мужа!.. Вести от Василики вскоре последовали неутешительные: матушка слегла надолго и всерьёз, отцу одному не справиться. Следовательно, ей приходится оставаться там на неопределённое время; то есть — журнал  терял одну из своих главных несущих конструкций.
   
      А меж тем – ну просто одно к другому! – как раз подходило время олиного, давно ей обещанного, отпуска. Она со своим дружком собиралась на Гоа – место, куда в последнее время устремлялось всё больше известного мне народу. Многие, как я не раз слыхала, зависали там надолго, в какой-то несусветно дешёвой жизни, которую можно было устроить, сдавая, например, свои обычные московские квартиры. Мы подозревали, что Оля с парнем едут туда на разведку с подобным прицелом; но потерять её для журнала было бы всё-таки полбеды, а вот Василику…
   
      В довершении всего Инга, всё так же пребывавшая в полной неприкаянности, вдруг сказала мне:
— Аль, а если я поеду с ними?
— С кем? Куда?
— Ну, с Олей и Никитой. Они не против. А я… всё равно от меня толку
сейчас…
— Конечно, – сначала обрадовалась я. – Самое оно тебе развеяться!..
— Я вообще, знаешь, думаю, — продолжила Инга, — что тебе придётся
полностью брать журнал в свои руки.
— Мне? Но как ты это представляешь? Без тебя и Василики я не смогу.
Однозначно. Вся эта организаторская функция – совершенно не моё, сама понимаешь…
— Но если… найти кого-то в помощь? Уж не знаю – временно или
постоянно…
   
       Но кого тут было искать? Я не способна на такие подвиги – сколачивать неизвестно из кого новый коллектив и дирижировать его работой.  В общем, журнал распадался на глазах, и ни у кого не нашлось воли переломить ситуацию – такое напало всеобщее оцепенение. В конце концов, последний номер вытягивали мы с Витюней, а дальше было заявлено, что издание приостанавливает свой выпуск на неопределённое время.

       Итак, мы продержались три года – как раз средняя продолжительность жизни новых журналов в России. Только они обычно гибнут по естественным причинам – мы же, можно сказать, только расцветали и крепли, и даже действительно приближались к вожделенной самоокупаемости… Четырнадцать номеров плюс первый, нулевой – вот что от нас осталось за эти три года. Что ж — по крайней мере, ни за один не стыдно. В общем и целом, конечно; хотя бы это надо признать.
       Что я и делаю теперь, время от времени их перелистывая…

        От Инги пришло лишь одно-единственное электронное письмо. Оно было кратким: мол, там ей действительно стало совсем хорошо, фотографий не шлёт, ибо они всё равно ничего передать не смогут, описать эту жизнь адекватно невозможно, так что если я хочу понять, что она такое, должна приехать сама… Под Новый год ненадолго прилетала Оля, — чтоб уладить какие-то квартирные дела и вернуться туда снова. Навезла от себя и от Инги кучу пряностей, мыльных орехов и тому подобных подарков,  рассказала, что та сняла себе бунгало недалеко от них с Никитой, и, хоть русских там целая колония, общается с ними мало, занимается   подтягиванием своего английского, и даже вроде начала потихоньку учить один из местных языков…
   
       Разумеется, все они снова звали меня туда, но я твёрдо знала, что не поеду. И не только оттого, что Индия меня, по правде говоря, никогда не влекла – для этого она была слишком многолика и контрастна, не страна, а континент, а когда не удаётся ощутить какого-то смыслообразующего ядра, то весь интерес сам собой улетучивается: моё восприятие не желает хаотического набора впечатлений. Что-то подобное мне мешает даже в Крыму – где более чем прекрасно, но всегда недостаёт понимания  некоего изначального исторического замысла и  последовательной преемственности – а чьё всё это, собственно, и для кого предназначено?.. В общем, что говорить, если мне не удалось даже выяснить, какой народ или народы образовали этот самый штат Гоа (и Оленька, разумеется, не смогла ответить ничего путного), покуда туда не пожаловали португальцы, и какой, интересно, язык из нескольких тамошних следовало б  изучать, дабы нащупать то самое ядро…
     
       Но, главное, конечно, было всё равно не в этом. Главным было чувство, что Инга должна теперь выплывать сама, без моего присутствия  и участия. Теперь она и вправду большая девочка – должна справиться…

       Я помогла Оле собрать кучу разномастных книг и фильмов по длинному списку, после чего она улетела – надеюсь, конечно, не навсегда, однако до сих пор, то есть вот уже до конца  лета, от них ни слуху, ни духу. По видимому, пески этих бескрайних пляжей действительно так вот в себя и затягивают…

       Правда, была ещё встреча с братцем Аликом. Весной. В ингином доме теперь постоянно проживали Клавушка со своим племянником, студентом одного московского института. У парня никак не получалось наладить контакт с Цербером, поэтому я иногда туда наведывалась, чтобы прогулять засидевшуюся псину. В тот мартовский день Сергей Петрович, как ни в чём ни бывало, уже чего-то рыхлил и высеивал. Я, уже водворив на место грязное, но воодушевлённое прогулкой животное, немного поболтала с Клавушкой, попрощалась и отправилась восвояси. Когда за моей спиной щёлкнуло запирающее устройство калитки,  навстречу взвизгнули тормоза. Навороченная тачка, тоже вся уделанная весенней грязью, принадлежала Алику, который на сей раз был за рулём один.
— Александра? – крикнул он, распахивая дверцу.
Я объяснила ему, чего, собственно, здесь делаю.
— Я тоже вот заехать решил, раз рядом оказался, — отрывисто сказал он. –
Хорошо, что вас встретил. Я ведь всё позвонить собирался… Давайте, что ли, кофе выпьем! Есть здесь что-нибудь поблизости?..

   Не успев опомниться, я оказалась в машине, а минут через пять мы уже
заходили в ту самую «Геллу». Для её респектабельности я, после весенних-то  хлябей, выглядела не лучшим образом; однако, только лишь взглянув на моего спутника, нас там проводили к лучшему столику и кофе подали в полсекунды.
— Я ведь на Гоа был недавно, — сказал Алик.
— Вот оно что! Так рассказывайте…

       Ну, конечно, он же обязан проинспектировать сестрёнку! А то, неровен час, заведёт там знакомства с подозрительными личностями, начнёт курить что-нибудь не то… Или, например, решит заняться благотворительностью среди местных нищих, — с неё станется!..
— Да что тут скажешь, — протянул он. – Там, конечно, публика самая
разная, но место — особенное… Ни на что, в общем, не похоже. Я б и сам, ей-богу, туда перебрался, если б не дела тут вечные… Да ещё сын вот родился, — добавил Алик без особой радости.
— Поздравляю. Так Инга — что, в порядке?
— Да, ей там, в общем, по душе. Прекрасно себя чувствует. И выглядит.
Просила прощения, что никому не пишет — не звонит. Там ведь обстановка такая, что в рунет, скажем, выйти – это ещё себя заставить надо! Не технически, нет, а… ну, психологически, что ли. Там словно бы в отключке такой живёшь… Объяснить трудно. Короче, она просила вам передать, что б прилетали, когда захотите. Хоть одна, хоть с ребёнком. Она всё оплатит, разумеется…
— Спасибо ей. Может быть. Надо подумать, — проговорила я, хотя всё
давно обдумала на сей счёт.
— Она вас очень ценит, — продолжал он. – Говорит, что вы тогда её просто
к жизни вернули. Я-то ведь тоже пытался её как-то развлечь, встряхнуть, но у меня не выходило. Вы – другое дело. Она жалеет, что так получилось с журналом этим вашим…

— Чем сама-то она всё-таки там занимается?
— Ну… типа изучает местную жизнь. Культуру там, религию. Нет-нет,
сама-то до «Хари Кришна» не скатилась, и с растаманами всякими местными не общается, слава те Господи… Наоборот — в христианский храм ходит, там их полно. Просто – изучает. У неё ж образование какое? Вот именно…
Он вытащил щегольскую визитку:
— Ну, если надумаете, ко мне можете обращаться. Помогу с вылетом. Я
туда, может, семью закину на лето. И сам, если получится… А что до того, — добавил он вдруг, — будто я её, Ингу, вроде как всё время  контролирую, то пусть это вас не удивляет: мне ещё отец поручал присмотреть за ней, случись чего. Прямо как чувствовал! Он ведь её любил, что родную… Так что она для меня всегда будет — вроде ребёнка, сколько б ей там не исполнилось…
   
       Ну, считай ребёнком, подумала я, оно и к лучшему. Когда однажды я её спросила: «А может, он к тебе просто неровно дышит?», Инга сначала отмахнулась с несколько преувеличенным изумлением, но потом всё-таки добавила: «Ну, если только – чисто подсознательно…». Ладно, должно же и у таких типов быть в жизни что-то святое, до конца не понятое, но определённо вызывающее трепетные чувства…
   
       Ну, что ещё добавить? Василику, спешно тогда нас покинувшую, поджидали не только хлопоты с больной, но и Димитрос с распростёртыми объятиями. Так что уже месяца через три состоялась греческая свадьба, на которую у меня, правда, выбраться не получилось. Ещё через пару месяцев, увы, — похороны матушки. А совсем недавно Василика — вот решительная девушка — вдруг взяла да и произвела ребёнка! Она уже сильно скучает по Москве и часто жалуется мне по почте  — в духе, что «нянчиться с тремя мужиками – то ещё счастье!..»

       Выходное пособие Инга нам тогда выдала – дай Боже всякому, так что я больше полугода пробездельничала без постоянной работы. Но теперь эта лафа заканчивается – вместе с деньгами, остаток которых вбухан в косметический ремонт квартиры. Дело в том, что на семейном совете мы порешили, что Зойка станет жить со мной и ходить в соседнюю школу – нормальную, добротную и без всяких понтов, где, кстати, преподавать ей будет моя бывшая одноклассница.

Так что обычная женская участь меня таки настигла – начну теперь, как все, вставать по будильнику, кормить дитя завтраком и провожать в школу; таскаться на родительские собрания, в «Детский мир», детскую поликлинику и далее по списку. А ещё – постоянно дёргаться, как бы чего с этим дитём не приключилось; а ещё – заставлять себя философски относиться к тому, как оно, вырастая, меняется – ведь, известно, сначала мы дивимся «откуда что берётся?», а потом – «куда всё это подевалось?»… Ещё надо привыкать к тому, что зойкина бабушка неизбежно станет всё больше болеть и слабеть; к тому, что денег теперь вечно будет в обрез… Короче, весёлого мало.

       Но – что поделать,  и я ни от чего не отказываюсь. Впрочем, и хоронить себя в быту, конечно, не собираюсь. Надо быстрей выбирать работу – слава Богу, связи в журнальную нашу эпоху у меня появились, и пара-тройка вариантов имеется. К тому же, чувствую, — придётся мне всё-таки защититься, к сорока-то годам. А то неудобно как-то стало подписывать статьи одной лишь фамилией, без степеней и званий; раньше хоть иногда добавлялось «научный редактор» и имя нашего журнала, а теперь и того нет. Тем более, что я теперь знаю, как мне переписать ту старую диссертацию, в голове всё сложилось. А потом… потом меня ещё и на пару собственных книжек хватило бы!

       И вот ещё что – надо б сделать новую попытку завязать с табакокурением, ребёнок ведь рядом!  Мысленно добавив  новый пункт в свой виртуальный список, я аккуратно отправила окурок в карманную пепельницу, давний ингин подарок, с которой не расставалась нигде, даже тут, на собственном балконе.

       В квартире были распахнуты все окна, но запахи недавнего ремонта всё никак не желали выветриваться окончательно. Я поджидала Зойку с Патрикеевым, который вызвался купить ей школьное приданое к первому сентября. Вон, наконец, они показались – с довольными физиономиями и кучей пакетов – воображаю, сколько всякой чепухи понабрали, а что-нибудь важное наверняка забыли!

       Как же Зойка за последнее время вытянулась – но на вид, по-прежнему, чисто русалочка из детских книжек!.. А Патрикеев – хоть бы что, совсем, подлец, не меняется…
      
       Поднимаясь с балконного порога, я только теперь заметила, что деревья в нашем дворе уже слегка где-то покраснели, где – зазолотились, а ведь еще август не закончился! Длинная осень впереди…

       Да и много, в общем,  чего впереди, важного и значительного, а может даже — кто знает? — и неожиданного… Только в одном надо себе признаться: всё лучшее, всё самое острое и захватывающее – что возникло за несколько предыдущих лет то ли из хаоса, то ли по логике случайностей, от них же  и распалось – вот этого не вернуть. Вот это — осуществилось да кануло, подобного ждать – не при этой жизни; вот тут надо честно себе признаться…
       Парочка заметила меня снизу и начала энергично приветствовать, не выпуская из рук поклажи.
       Я тоже помахала им в ответ.

2009 г.

Tags: Д.Гущина